— Это ошибка, — пролепетала Цира. — Моя мать Нестан умерла год назад. Встаньте, пожалуйста! Вай, как неудобно! Что люди скажут?

— Нет, это правда, — женщина заплакала еще сильнее. — Прости меня.

— Оставьте меня в покое! — крикнула Цира и захлопнула дверь.

Из комнаты донесся стонущий голос отца:

— Кто там приходил?

— Да так, какая–то ненормальная, — на бегу отозвалась Цира, вытаскивая сына из манежа. — Говорит, что она моя мать.

Старик пожевал беззубым ртом и негромко сказал:

— Мне уже мало осталось. Я ждал ее. Эта женщина сказала тебе правду.

После похорон отца в доме стало непривычно пусто. Никто не стонал, и не надо было бежать в аптеку. Зато теперь стали забегать подружки, стеснявшиеся прежде приходить в дом, где умирает человек.

Цира наконец–то расслабилась. Однажды они с соседкой пили кофе на кухне, шутили, смеялись. И вдруг услышали, как в коридоре что–то глухо упало. Цира бросилась туда — на полу лежал бездыханным ее сын Малхаз. Первым вызвал «скорую» местный вор–рецидивист Тазо. А потом Цира слышала, как сквозь вату, разговоры врачей: «Клиническая смерть… пальцы сунул в розетку… кора головного мозга… не выживет».

Но Малхаз выжил и, заикаясь, рассказывал матери:

— Я видел дедушку Габриэла и бабушку Нестан. Они совсем молодые. Я пошел за ними, но они стали прогонять меня от себя. А какая–то женщина в черной одежде взяла меня за руку и повела сюда, к тебе.

Цира в ужасе ахала:

— Вай ме, вай ме, что ты такое говоришь, Малхо?

— Это бред, но это пройдет, — успокаивали Циру врачи.

И правда, это прошло со временем. Только нервный тик остался, и у Малхаза от любого волнения некрасиво кривился рот.

Вскоре после больницы Цира получила из Минска письмо:

«Я, твоя мать, всю жизнь буду молиться за тебя и твоих детей и всей своей жизнью постараюсь искупить свой грех. Дома у меня нет. Я странствую по святым местам. Может, мы еще и увидимся.

Высылаю тебе молитвы — утренние и вечерние. Читай хоть иногда, и Господь тебя не оставит».

Цира с досадой выбросила это письмо в мусорное ведро. Опять эта ненормальная! А вдруг снова приедет? Надо бы мужа предупредить.

Амиран, услышав новости о происхождении жены, разорался:

— Я так и чувствовал, что ты неизвестно какой породы! — и понесся непечатный народный фольклор.

Шло время, но незваная гостья так больше и не появилась. А Цира, дожив до тридцати пяти лет, захотела родить второго ребенка.

В консультации врачи переполошились:

— Рожать нельзя. В моче ацетон! Возьмите направление на аборт.

Цира заплакала. Сколько раз избавлялась от ненужных беременностей, откладывая все на потом. Жила и думала — все еще впереди. А впереди пустота, и не родится ее маленький, уже любимый, ребенок.

Только ночью она забылась беспокойным сном и увидела — стоит перед кроватью та ненормальная женщина в черной хламиде и успокаивает ее, гладя исхудалой рукой по голове. А рука даже во сне теплая, приятная.

Проснулась Цира с радостной решимостью: она родит, и все будет хорошо.

Дочь она назвала Нестан — в честь ее родной и единственной матери.

Однажды, заподозрив мужа в измене, Цира с горя пошла к гадалке. А ночью ей опять при–снилась эта ненормальная в подряснике — обличала, плакала и уговаривала сходить в церковь. И чего, спрашивается, привязалась? А наутро соседка сказала: «Если ты переживаешь за мужа, лучше в церковь сходи и свечку поставь».

Цира колебалась, но дело решилось само собой. Забежала в гости однокурсница Лела, известная поразительной способностью влезать в разные денежные авантюры, и застрекотала, как швейная машинка:

— Как ты проводишь пост, моя радость? И кто у тебя мамао (духовный отец)? Как это — у тебя нет мамао? Ты ужасно отстала от жизни! Даже политики имеют своих мамао. Пол—Тбилиси сейчас постится, и я тебе статистику приведу. Во время Великого поста, — восторженно тараторила Дела, — в городе в два раза снижается выпечка хачапури и в три раза увеличивается потребление лобиани и пирожков с картошкой. Ладно, не горюй, я тебя воцерковлю. Завтра у нас в церкви будет соборование. Никак нельзя пропустить! При соборовании прощаются сразу все грехи. А это способствует восстановлению дыр в ауре и чистке кармы от последних трех воплощений по мужской линии. Так мне один наш прихожанин–экстрасенс объяснял. Он к нам подзаряжаться ходит.

На соборовании Цире было не по себе: какая–то карма, аура, экстрасенсы с приветом? А тут еще эти бабки с замечаниями:

— Неправильно крестишься. Дай покажу.

— Чего расселась? На Евангелии не сидят.

В соборе было душно, и после службы Цира радостно поспешила к выходу. Тут ее атаковали напористые нищие, тянувшие прокуренными голосами:

— Подайте Христа ради!

Одна необъятно–грудастая и пьяная молодая женщина даже не просила, а требовала, вцепившись Цире в рукав:

— Да на тебе пахать надо! — отпихнула ее Цира.

Домой она вернулась с головной болью и твердо сказала самой себе:

— Ноги моей больше в церкви не будет!

Ночью, как по закону подлости, снова привиделась та ненормальная. Лицо было грустное и слова непонятные — про благодать, про Бога, про что–то еще. А Цира даже во сне сопротивлялась ей:

— Не верю я в кармы и всякую мистику! Чего привязалась? Отстань от меня!

А голубоглазая женщина в черном снова являлась во сне к голубоглазой Цире. Однажды Цира подумала, что глаза у них почему–то одинаковые. И вдруг стало жалко, что она выбросила в мусорное ведро молитвы, написанные голубоглазой очень старательно — красивыми печатными буквами.

Шестидесятипятилетняя послушница Ефросинья жила в монастыре с самого начала его возрождения и несла бессменное послушание на скотном дворе. Давно уже мать игуменья говорила с ней о постриге, а Ефросинья, сокрушаясь, отвечала: «Не достойна я. Большой грех на мне».

Что за грех, сестры не спрашивали, но приметили одну странность: на каждую Литургию старая послушница подавала записку с нерусскими именами. Впрочем, священник уже знал, что это имена грузинских святых, и на каждой проскомидии, вынимая частицу, молился о здравии Циры, Амирана, Нестан и Малхаза.

Старенькая послушница особенно переживала за Малхаза, сына Циры. Юноша уже, возраст взрывоопасный, и надо сугубо молиться о нем.

Малхаз вел машину по горной дороге и пел песню. Как тут не петь? Солнце, поросшие лесом горы — праздник жизни, и все радует глаз! Вдруг в горах начался обвал, и на дорогу с гулом обрушилась лавина камней. Куда–то свернуть уже было невозможно. А лавина с грохотом корежила и плющила машину, погребая ее под завалом. На сиденье рядом с Малхазом, пробив крышу салона, рухнул огромный валун. Так страшно Малхазу никогда еще не было, и у него вырвалось: «Господи, помоги!»

На другой день соседи Циры охали и цокали языком, ощупывая пробоины на покореженной машине Малхаза. Чудо спасения Малхаза комментировали по–разному:

— Пол счастливой звездой родился парень!

— Ва-а, посмотри, как виски у него за один день поседели!

— Авое, Малхо! Барана надо святому Георгию резать, а лучше быка!

— Магарыч с тебя, Цира! Надо обмыть спасение сына!

Были и другие мнения. Тико, тощая продавщица из супермаркета, уверяла слушателей, что тут дело не так просто:

— Я сердцем чувствую — у сына Циры есть какой–то талисман. Вспомните, его ни током в детстве не убило, ни обвалом не завалило. Есть у них, поверьте, семейный талисман!

За две тысячи километров от Тбилиси в этот день старенькая послушница, она же «талисман», молилась, как всегда, о Цире и ее детях. Молиться о них сегодня было легко, будто у Циры с детьми случилось что–то хорошее. И она закончила читать свое молитвенное правило с радостным чувством успокоения. Сегодня не зря прожит день.