Помнит Ян Лайзан, как пришли они к озеру и задумались... Пришли. А куда? И зачем? На берегах озера издали виднелись покосившиеся долговские хаты, которые сами как бы пытались схорониться в мелком сосняке. Якуб Гаманек, постояв недолго на берегу, молча пожал руку товарищу и пошел. Ян увидел, как на ресницах Гаманька появились слезы.

— Куда, Якуб? — только и спросил Лайзан.

— Свет велик, авось не пропаду...

Ян Лайзан потащился один по малоезженной дороге.

Он добрался до соседнего с его деревней имения и там только за харчи нанялся работать у Алоиза Вайвода. Мечтал, чтобы со временем вырваться отсюда, обзавестись куском своей земли, но ничего из этого не получилось. Алоиз Вайвод вначале принял Лайзана на службу за его здоровый вид — такой горы перевернет! — а потом держал его за золотые руки. Мог Ян сделать колеса, поправить колымажку, наладить сеялку, починить молотилку. Из его ловких, умелых рук выходили отличные стулья, столы, шкафы. Но заработок был так мал, что его никогда не хватало даже расплатиться с долгами. Так и не выбился Ян на самостоятельную дорогу. И в буржуазной Латвии не смог он найти выхода. Да и мог ли он получить землю, если сам пан его, Алоиз Вайвод, паутиной долгов оплетал крестьян, скупал их землю и присоединял к своим и без того огромным полям. Женился Ян Лайзан поздно. Расма, тихая и добрая женщина, была батрачкой Вайвода. Вздыхает Лайзан, вспоминая жену: не долго пожили они, умерла Расма от тяжелых родов. Мертвым родился и ребенок. И остался Лайзан один, живет бобылем в маленькой хате у соснового бора, на берегу озера. Все время проводит он в своей мастерской, к которой привык и где за работой чувствует себя спокойнее, чем дома. Много пережил Ян Лайзан под ее крышей, немало провел горьких и тяжелых дней, но так сильно прирос к этому углу, к его густому смолистому запаху, что всегда приходил сюда с удовольствием.

Вот и сегодня, несмотря на то что поздно вернулся с праздника в Долгом, в шесть часов утра открыл он крепко сбитые из досок ворота. Из глубины мастерской, темной и теплой, потянуло знакомым запахом. Прошуршав ногами по стружкам, подошел он к своей колоде, сел, вынул обгоревшую, с вишневым чубуком, трубку и закурил. Трубка тихонько вспыхнула, кольца дыма поплыли у загорелого под цвет стен лица, оттененного длинными седыми волосами.

Ян Лайзан сосал трубку и вспоминал вчерашний праздник. Через раскрытые ворота виднелась долговская дорога, и Ян Лайзан, забывшись, как в молодые годы, тихонько запел: «Ходят хлопцы к девушкам, — лиго! лиго!» Радовало его то, что так хорошо приняли на празднике и его песню. Вспомнил Ян сердечную встречу со своим старым другом Якубом Гаманьком, и думы его закружились там, около Антонова луга, где они так хорошо, по-дружески посидели. Мечты Лайзана прервал его молодой помощник, Петер. Всегда подвижной и быстрый, он и сегодня ворвался в столярную мастерскую, внося шум и оживление.

— Доброго утра, дед Ян!.. Давно пришли?

— Садись! — спокойно приказал Ян Лайзан, показывая Петеру на сосновый кругляк. — Я-то давно пришел, а вот ты почему опаздываешь?

Петер виновато посмотрел на Лайзана.

— Ходил в Долгое... Надо было то-сё купить…

— Что ж тебе так срочно потребовалось?

— Соли не хватило дома, — покривил душой Петер, на самом деле бегавший за одеколоном, который собирался сегодня при встрече подарить своей девушке Марте. Уже который год уговаривал он Марту Зибене выйти за него замуж, и все без толку. Петер мечтал о своем домашнем уголке. «Я тебе устрою уголок, — нашептывал он Марте, — как в раю будешь... Зачем тебе ходить в поле?» — «Мне, Петер, такого рая не надо, — смеялась девчина, — для меня рай там, где люди!»

— Другой раз спросись, если куда идешь, — недовольно поучал Лайзан. — А что в Долгом, кроме магазина, видел?

— Людей наехало разных...

— Каких разных?

— Да бродят там около озера, вокруг мельницы. Все что-то вымеряют, осматривают...

— Ну, это, брат, очень нужные люди, инженеры! — и Лайзан, довольный, снова зачмокал трубкой. — Скоро, значит, стройка начнется.

— Не знаю, как она пойдет у них, — сказал Петер, и Ян Лайзан отметил в его тоне нотки недоверия. — Люди-то у нас все те же, а помните, как ссорились...

— Те, да не те!.. Молод ты, Петер, мало приглядываешься, а то сам увидел бы... Да разве могло быть прежде, чтобы долговцы, лукштанцы и эглайнцы вместе праздновали? «Да чтобы я гулял с этой жмудью!» — кричали раньше на литовцев долговцы. «Нечего ходить к этим бульбятникам-долговцам!» — драли носы эглайнцы. «Путра[9] — и больше ничего!» — говорили про нас лукштанцы. Пришлось нам однажды перед пасхой в костел собраться, так, веришь, передрались, каждый хотел впереди быть. Старика Иванюту чуть не насмерть забили лукштанский Пашкевичус с приятелями... Ну что ж, хватит отдыхать, пора и за работу, — оборвал воспоминания Лайзан и взялся за долото.

Петер подошел к верстаку и, словно заглаживая свою вину, принялся за дело так, что стружки веером летели в разные стороны. Лайзан мастерил новую бричку. Равномерно постукивая молотком, он пробивал в кленовой плашке дырки для грядок. Работа в столярной шла споро, и к полудню во дворе уже стояла высокая бричка, почти готовая для кузницы. Перед тем как пойти на обед, Ян Лайзан и Петер решили передохнуть, и, как всегда, каждый из них присел на свою колоду.

Петер взялся за газету. Читая, он слышал, как ходит по дереву и шуршит нож Лайзана, — старик принялся за свою любимую работу — резьбу. Кленовые стружки падали ему на колени и сыпались вокруг, а из обрубка дерева постепенно вырисовывались контуры стремительной и легкой лодки. Обыкновенный нож старика казался колдовским инструментом, из-под которого могло возникнуть что угодно. Прошло еще немного времени, и Петер, отложив газету, увидел, что в лодке появился рыбак, простиравший из-под паруса руку в безвестную даль.

— Хоть на выставку посылай! — пошутил Петер. — Вон сколько этого добра у вас... И куда вы его денете?

— А ты об этом не беспокойся, — недовольно отозвался старик, — рано тебе... Заведешь детей — поймешь!..

Вырезывание из дерева пароходов, самолетов, лодок, различных фигурок было для Лайзана не просто любовью к искусству, а способом поддерживать дружеские отношения со всеми ребятишками хуторов. Суровый на вид, всегда одинокий, старик питал большую любовь к босоногим и белоголовым мальчишкам, которые, набегавшись в лесу или возле речки, вдруг табунками появлялись во дворе столярной.

— А, деда проведать пришли! — усмехался Лайзан.

— По ягоды мы ходили, — отзывался кто-нибудь из них, многозначительно переглянувшись с приятелями и подавая старику лукошко с помятыми, недозрелыми ягодами земляники.

— И рыбу ловили, — добавлял другой.

— Не вижу я что-то вашей рыбы, — оглядывался кругом старик. — Может, она еще в озере плавает?

— Так ее ж мамка жарит!

— Вот как, значит, угощение будет... Ну, что же мне вам дать такое? — озабоченно спрашивал Лайзан. — А я ничего сделать не успел, — хитрил он, наблюдая, как вытягиваются у ребятишек лица и грустнеют глаза. — Сколько ж вас здесь? Один, два, три... восемь... Видите, сколько, может, и не хватит подарков!..

И надо было видеть, с каким ожиданием и захватывающим интересом следили серые, голубые, темные глазенки за тем, как Ян Лайзан нарочито не спеша обшаривал полки в углу, надо было видеть их восторг, когда оказывалось, что подарков хватает всем, да еще, может быть, и остается кое-что про запас, до следующего раза! Одному доставалась утка, другому самолет, третьему вставший на дыбы медвежонок, и столярная мастерская, обычно темноватая и молчаливая, вдруг как бы светлела и наполнялась кряканьем, свистом и гуденьем...

На этот раз вместо детских голосов за воротами послышался конский топот. Глянув за ворота, Ян Лайзан увидел, что приехал Каспар Круминь. Это был мужчина грузный, но и ростом в добрую сажень. Колхозники шутили, что, когда Каспар еще только собирается выйти из Долгого, голова его уже видна в Эглайне. Однако, несмотря на почтенный возраст и крупное телосложение, Каспар был подвижен, и теперь, соскочив с лошади и одернув свой коричневый из самотканого сукна пиджак, он быстро прошел в столярную.