В Европе в XVIII веке было широко распространено убеждение, что политическая структура государства должна соответствовать его особенностям, и одним из наиболее важных факторов признавался размер государства. Лучше, чтобы крупными государствами управляли монархи или деспоты, а республиканские черты больше подходят меньшим образованиям. К формам правления не применялось оценочное суждение: все формы были одинаково правомерны, каждая имела свои преимущества и недостатки^{145}. Более крупным государствам, обладающим не только огромной территорией с суровым климатом, но и огромным и разнородным населением, трудности, создаваемые размерами и разнообразием, а также необходимость соперничать с соизмеримыми с ними империями в войне и дипломатии диктуют деспотическую, а не монархическую форму абсолютизма. У небольших государств другой комплекс проблем, и управление в них строится по другим принципам. Среди атрибутов республиканского правления — поглощенность заботой о благополучии граждан, поощрение торговли, мореплавания и производства за счет ослабления средневековых ограничений, благородная политика толерантности и защиты различных взглядов и убеждений. Республиканские ценности заявлялись в политических курсах Голландии, Швейцарии, Великобритании, Швеции, Польши, итальянских городов-государств и иногда Германской империи. Очень большие государства не могли позволить себе такую роскошь и риск. С другой стороны, в республике мог ослабнуть порядок, если своекорыстие и тщеславие дойдут до крайности, отчего могла возникнуть анархия, как случилось в Польше. Узка была тропинка, которой предстояло идти, и только преданность традиции и самоограничение не дадут попасть в западню. Если говорить в целом, считалось, что республика ориентировалась на торговлю, ей была присуща социальная терпимость, но в то же время и консерватизм.

Вслед за Монтескье Екатерина утверждала в «Наказе», что страна, столь обширная, как Россия, требует автократического правления, «ибо никакая другая, как только соединенная в его [государя] особе власть не может действовати сходно с пространством толь великого государства» (статья 9). Но, как мы уже видели, она отказывалась принять вывод Монтескье о том, что российская разновидность автократии должна быть деспотической; императрица возразила в статьях 14–16, что единоначалие может столь же успешно защищать свободу, как любая другая форма правления, даже если при предыдущих правителях так не происходило. Фактически Екатерина объявила, что при мудрой политике Россия может быть преобразована в монархию западного образца, деспотизм может остаться в прошлом. Но на этом императрица не остановилась: она считала, что может гордиться тем, что ей удалось дать большой и сильной империи преимущества, которые ее современниками обычно связывались не с монархиями, а с небольшими, политически незначительными республиками. Екатерина не видела никакой функциональной несовместимости между монархией и республиканизмом (Британия, Швеция и Польша — все они классифицировались как монархические республики, склоняющиеся к олигархии); она стремилась привнести в Россию республиканские добродетели, точно так же как стремилась, с другими целями, сохранить их в Швеции и Польше. Воплощение господства права вместе с духом правления, комбинация добрых намерений, полезного образования и способности распознавать и осуществлять республиканские программы — как раз и отличали решительно, по утверждению императрицы, ее правление от правления ее самого славного предшественника Петра Великого.

В эпоху, когда политика считалась делом общественной морали, Екатерина к своим добродетелям причисляла доброе сердце и добрые намерения. Она считала, что дух ее правления, сочувствие и уважение, какие она проявляла в отношении ко всем, и в первую очередь к угнетенным, достойны большей похвалы, чем ее установления. Как она сама заметила принцу де Линю, «для того, чтобы хорошо действовать в этом мире, нужно начинать с того, чтобы иметь доброе сердце и здравый ум… без этого не сделаешь ничего путного…». Екатерина была убеждена, что этими качествами она одарена в изобилии и что они позволяют ей, и только ей одной, быть выше чьих-то узких интересов и служить общему благу^{146}.[36] Сегодняшние историки, с их современными взглядами, с полным правом могут спорить о последствиях ее политики, но им надо быть осторожными и не путать намерения и результаты.

В то время как доброе сердце и добрые намерения, вкупе с должным образованием и знанием людей, давали предпосылки для счастливого правления, только тяжелый труд мог превратить desiderata[37] в конкретные достижения. Зарубежные наблюдатели — принц де Линь, Франсиско де Миранда, Уильям Ричардсон, Джеймс Харрис — единодушно восхищались усердием Екатерины II. Если светские мероприятия не мешали, она утром вставала в 5 и начинала свой рабочий день, который заканчивался только в 10 вечера; в этом смысле она была первым слугой государства. То, что время, уделенное государственным делам, приносило весьма полезный результат, явствует не только из ее собственных утверждений, но и из количества подготовленных ее рукой законодательных документов. Из предшественников только Петр мог сравниться с ней по преданности своему монаршему долгу.

Обсуждая самовосприятие Екатерины как монарха, правящего в республиканском духе, мы увидели, что в общем контексте политической мысли XVIII столетия оно было вполне оправданно. Давайте теперь обратим внимание на отдельные примеры из ее законодательства, относящегося к ключевым областям, и посмотрим, соответствуют ли они провозглашенным ею намерениям.

Екатерина направляла усилия на четко определенные проблемные области, одной из которых было народное образование. У деспотизма нет потребности в образовании, ведь он живет за счет невежества и страха; но республика нуждается в поддержке просвещенных граждан. И хотя в России было два университета (один из которых, Академический университет в С.-Петербурге, не пережил XVIII век), Академия наук и несколько средних школ, готовивших дворян к ключевым постам в государственном аппарате и вооруженных силах, никакой системы народного образования в стране не было. Однако статья 348 «Наказа» объясняла: «Правила воспитания суть первые основания, приуготовляющие нас быть гражданами», и, согласно статье 248, «самое надежное, но и самое труднейшее средство сделать людей лучшими есть приведение в совершенство воспитания». Эти мысли взяты из книги IV «Духа законов» Монтескье, а идея ответственности государства — из работы Бильфельда «Наставления политические» («Institutions politiques»). Кроме составления и издания правил хорошего образования императрица и Иван Иванович Бецкой, занимавшийся при ней всеми вопросами образования, пытались в 60-е годы XVIII века сделать так, чтобы лучшие ученики получили образование в частных и государственных школах, устроенных по принципам, изложенным Локком и Руссо. Результаты — выраженные в потраченных средствах, количестве учеников и пользе от их образования — оказались неудовлетворительны. Отвергнув свои прежние программы, Екатерина в начале 80-х решила заимствовать незадолго до того введенную в империи Габсбургов успешную систему образования. С помощью Янковича де Мириево, серба, присланного ей Иосифом II, в 1786 году впервые была создана система народных училищ, укорененных в деревнях и малых городах^{147}. Число учеников обоих полов и разного социального происхождения, которые учились в этих новых народных училищах к концу века, — немногим больше 22 тысяч — не удивляет на фоне успехов XIX века; но если смотреть из 1762 года, то оно производит впечатление. (Показательно, что цифры могли быть еще более значительными, если бы контроль над образованием не был отдан местным приказам общественного призрения, которые не справились с инициативой центральной администрации.) Франсиско де Миранда, великий латиноамериканский революционер, посетивший Россию перед самой Французской революцией, был вынужден отметить: «Судя по всему, когда речь идет о народном образовании, Екатерина Великая не скупится»^{148}. Внимание и энергия, которые она уделяла образованию, заставляли многих, например Августа Людвига Шлёцера, рассматривать реформы образования Екатерины как ее самое великое достижение.