Боясь потревожить окружающее благолепие, Степан тихо выругался в адрес вчерашнего сотоварища, угостившего его убойным количеством армянского коньяка. Потом выругался еще раз. Просто так, для проформы. Пить не перехотелось, но на душе слегка полегчало. Итак, что мы имеем? Он пошарил по карманам и с удовлетворением обнаружил в боковом кармане куртки нетронутую заначку — четыре купюры по пятьдесят долларов. Похитители (если имело место похищение конечно) отчего-то на них не позарились. В брючном же кармане весело позвякивала отечественная мелочь. Ни спичек, ни каких-либо других предметов не обнаружилось.

Надо было осмотреться вокруг. Гора, у подножия которой находился Степан, вполне подходила для этой цели. Слегка пошатываясь, он двинулся по ее покатому склону. Подъем был легок и трудностей не составил — не приходилось даже цепляться за редкую, скрюченную кустистую поросль, там и сям торчавшую сквозь нагромождения из каменного крошева.

А вот вид с горы просто потрясал воображение. Повсюду, куда ни кинь взгляд, тянулся девственный лес. Ни пятнышка, ни проплешины. Степану, как закоренелому горожанину, довольно дико было видеть такое буйство природы. Впрочем, долой патетику, ее и на потом можно оставить. Положение то не из приятных, поневоле заставляет призадуматься. Как там говорила незабвенная Надежда Александровна, учительница младших классов и вообще просто приятная женщина? Правильно: вода — это жизнь. А куда идти? Туда, где вода. А где вода? Он еще раз более тщательно осмотрел окрестности: не блеснет ли где сквозь кроны речная либо озерная гладь? Но нет. Ничего похожего и в помине не было. А, значит, придется наобум топать. Куда? Да вот хоть туда, куда сейчас единственный не заплывший глаз смотрит.

Степан оторвался от созерцания окрестностей и неспешно двинулся в выбранном направлении. Идти было на удивление легко: трава в этом царстве древесных исполинов крайне редко достигала колен. Кое-где, конечно, виднелись непролазные заросли колючих кустов, но такие места он благоразумно обходил стороной. Солнце уже палило вовсю — не иначе, как наступил день. Теплый летний воздух, стрекотание мириадов кузнечиков расслабляли, приглашая сделать остановку, прилечь на мягкий, пружинистый ковер из сочной растительности. Степан бы так и поступил, пожалуй, если бы не жажда. Жажда упрямо гнала его вперед. Пусть не бегом — ибо измученный организм тотчас же начинал протестовать, но довольно таки резвым, пружинистым шагом.

Мысли в голове крутились самые разные. Например, Степан никак не мог вспомнить, выключил ли он свет в ванной, и это изрядно выводило его из равновесия. Далее мысли перескочили почему-то на старого бомжа. Интересно, он все так же продолжает вести в его подъезде бессрочную вахту? И похитители… Нет, не было никаких похитителей. Он отчетливо вспомнил цепкую руку деда у себя на предплечье и его безумный взгляд, прожигающий дорогу в самую глубь замершей в ступоре души. Что-то произошло в тот миг. Что? Степан не знал, но чувствовал, что было это что-то крайне важное. Нечто, что поставило жирную точку на всей его прошлой жизни.

Лес тем временем становился все гуще. Стали попадаться новые деревья. Ранее лес был преимущественно сосновым, лишь кое-где вековые дубы вздыбливали свои царские вершины, мощными ветвями раздвигая более хлипкие сосны. Теперь же деревья встречались чаще лиственные. Некоторые из них он знал. Некоторые (а с каждым шагом таких становилось все больше) не были похожи ни на что, ранее виденное им в прошлой жизни. Странная форма листьев, непонятные желтоватые вкрапления, хаотично рассыпанные по бугристым стволам, занимали мысли Степана все больше, заставляя всерьез задуматься — это в какую же часть земного шара его занесло?

Под туфлями противно захлюпало. Неужели вода? Болото? Нет, скорее какая-то вязкая, неглубокая топь. Он выдернул ногу и ложбинка немедленно заполнилась мутноватой водой. Это уже кое-что. Встав на колени, Степан наклонился и сделал небольшой глоток. Вода как вода. Особенно, если не думать о том, какие микроорганизмы нашли в ней свое пристанище. Наплевав на все мыслимые и немыслимые правила гигиены, он напился вдоволь и всерьез пожалел, что не прихватил с собой хоть какую-то флягу.

— Хенде Хох!!!

Что-то холодное с силой надавило на затылок, заставив наклонить голову к самой земле — к той ложбинке, из которой он только что так беззаботно пил.

— Дир партизанен?

Праматерь божья!!! Розыгрыш? Степан попытался повернуть голову, силясь рассмотреть обнаглевшего шутника, но мощный пинок по мягкой точке заставил повторно уткнуться носом в землю.

— Найн, нихт партизанен! — выдохнул он, судорожно пытаясь извлечь из памяти хоть пару-тройку немецких слов. — Нихт партизанен, яволь, герр хер майор!!!

Похоже, вся эта словесная абракадабра возымела таки свое действие. Дуло автомата (или что там у него было) слегка отодвинулось, одарив счастливой возможностью выдернуть лицо из медленно, но верно наполняющейся водой выемки.

— Нихт партизанен, — липкий, противный страх постепенно растворялся.

— Нихт партизанен… — обладатель голоса, похоже, не на шутку расстроился. — Русиш?

— Русиш, — повторил Степан послушно.

Невесть откуда взявшиеся двое парней в форме солдат вермахта подняли его в горизонтальное положение и развернули лицом к говорившему. Короткоствольный автомат в руках немца уже торчал не у Степанового затылка, а дипломатично направлен куда-то в сторону.

Пленивший Степана немец оказался молодым парнем, лет двадцати трех — двадцати пяти. Худое интеллигентное лицо, очки в тонкой золотой оправе. Мышиного цвета плащ расстегнут, под плащом виден новехонький, с иголочки, мундир. Ноги в высоких кирзовых сапогах широко расставлены, узкая впалая грудь горделиво выгнута колесом, в общем, типичный фриц, словно живьем сошедший с киноленты военных лет. Фашист почему-то улыбался. Гаденько так, одними уголками губ, в то время как двое державших Степана парней рьяно ощупывали его карманы, вытряхивая из них скромное содержимое: рублей эдак пятнадцать мелочью, да длинный чек из продуктового супермаркета. Все находки тщательно изучались главарем, кривая улыбка которого с каждой минутой становилась все гаже.

Добрались таки и до его заначки. Степан дернулся было, отчаянно желая спасти кровно заработанные баксы, но ствол автомата худого недоросля предупреждающе нацелился в живот. Он даже прищелкнул языком от восторга, донельзя довольный произведенным эффектом. Немец явно развлекался. Видать, в этой глуши с развлечениями было туговато. Не спеша, даже чуть брезгливо, он поочередно разглядывал баксы, зачем-то нюхал, скручивал, затем тщательно сверил год выпуска каждой купюры и, более того, даже записал их в блокнот. У Степана не было никаких сомнений в том, что немец, будь на то его воля, промурыжил бы пленника до самой смерти, но вдруг широченные кусты прямо у него за спиной раздвинулись, и из них высыпало штук пятнадцать мужиков. Все, как один, бородатые, заросшие, со всколоченными шевелюрами и выпученными от усердия глазами. Позади еще двое таких же ханыг волочили пулемет безбожно устаревшей конструкции. Степан в детстве видал такой в краеведческом музее. Назывался он вроде бы «Максим», имел щит, прикрывающий от пуль, да пару колес — чтоб сие тяжеловесное чудо можно было катить по земле. Одеты они были как попало: кто в полинявшей гимнастерке и ярко-алых галифе, кто в холщовой рубахе до колен, из-под которой вызывающе торчали волосатые ноги, некоторые так вообще попросту нацепили на себя немецкие мундиры. Трофейные, надо полагать. Объединяло всю эту новую компанию лишь одно: ярко-алые ленточки, нашитые на обшлагах рукавов.

— Мужики, я свой!!! Сво-ой!!! — заорал Степан дурным голосом, моля Господа только об одном: лишь бы не зацепила его шальная пуля, лишь бы не коснулась чела костлявой дланью смерть-злодейка. — Смерть фашистским оккупантам!!!

Трое фашистов, с которыми Степан только что имел личную беседу, аж присели от его крика, а затем, словно опомнившись, синхронно развернулись к атакующим и… И тут Степану показалось, что он сходит с ума.