— Тух-тух-тух-тух-тух!!! — дергались в руках автоматы фашистов.

— Тра-та-та-та-та!!! — отвечал им пулемет «Максим». Это двое мужиков в арьергарде партизанской колонны мгновенно среагировали, направив его на врага. Остальные партизаны залегли и ответили таким плотным огнем, что у него едва не заложило уши.

— Пхххх… — к его ногам плюхнулась граната, и Степана медленно повело в сторону. Вот сейчас, сейчас…

Но все же что-то было не так. НЕПРАВИЛЬНО. Он провел взглядом по искаженным в боевом запале лицам. Оружие дергалось в их руках, но не было выстрелов! Выстрелы воспроизводили их губы. А граната? Граната и не взорвется. Вон у нее чека на месте, не выдернута.

— Разыграли, сссуки, — сказал он беззлобно, наклонился, подобрал гранату (обычная эфка), и взялся за чеку. И тут, словно по мановению волшебной палочки, наступила тишина.

— Отставить! — донеслось откуда-то со стороны партизан, а затем заговоривший поднялся и прямиком направился к Степану.

Мужик выглядел вполне прилично. В чистой, хоть и видавшей виды гимнастерке с аккуратно подшитым белым воротничком, военного покроя брюках. Не стар, но и не молод. Паутина тонких морщин у карих глаз, приземистый, смуглолицый, слегка полноват. Подходил он спокойно, не спеша, словно не замечая гранату в руках Степана. Степенно протянул руку для рукопожатия.

— Старший лейтенант Коваль, взводный партизанского отряда имени товарища Дзержинского, — и, увидев весьма красноречивый взгляд своего оппонента в сторону немцев, поспешно добавил — Советской Империи Рейха.

Если бы на Степана упала сейчас каменная плита весом в полторы тонны, а по ногам, весело полязгивая траками, прокатилась парочка Т-90-ых, вряд ли бы это произвело хоть какой-то эффект. Степан застыл. Глаза его безотрывно уставились на Коваля.

— Какой сейчас год? — наконец смог вымолвить он.

— Все тот же. Две тысячи четырнадцатый.

Старлей откровенно развлекался. Развлекались все. Но как-то беззлобно, доброжелательно. Похоже, появление Степана их ничуть не удивило. Серьезным оставался лишь немецкий офицер, но давалось ему это явно с трудом.

— Давай так, — командир партизан, что представился Ковалем, вытащил гранату из ослабевшей руки Степана. — Ты идешь с нами, добровольно. А по дороге поговорим. Узнаешь, что почем и на каком ты свете.

— Хотелось бы, — напряжение, овладевшее им при встрече с этой разномастной

компанией, потихоньку сходило на нет. От этих ребят не веяло опасностью, он бы это обязательно почуял.

— Уходить бы надо, Игнатьич, — подал голос седовласый мужик в тельняшке. Неровен час подстерегут нас тут, все поляжем.

Коваль молча кивнул. Кивок его послужил негласным сигналом — отряд чуть ли не мгновенно выстроился в колонну по три и втянулся в заросли, из которых так эффектно появился в свое время перед Степаном. Замыкала колонну троица немцев. Степан же оказался ближе к середине. Он шагал в ногу с парой плечистых мужиков хохлятской наружности. Чем-то они были между собою схожи — краснолицые крепыши, челки с пробором, глаза хмуро глядят из-под кустистых бровей. За плечами винтовки.

Веселье, вызванное появлением Степана, стухло сразу.

— Мужики, — Степан говорил тихо, ему тоже передалась негласная тревога окружающих. — Вы можете объяснить что здесь происходит?

Один из братьев, как их мысленно окрестил Степан, нехотя откликнулся:

— Отчего же не мочь? Можем. Ты вот… — прокуренный палец указал на Степана. — Был дома, а потом упал к нам. Из другого мира, значит, выкидыш.

— Какой выкидыш?

— Ну выкидыш из другого мира, перемещенец, — добавил другой «брат». — Много вас тут к нам падает. Потому и патрулируем, значит.

Степан задумался. Выходит, человек может выпасть из своего мира и попасть в другой. В данном случае — в этот.

— Есть два мира. Наш и твой, — продолжал между тем второй «брат», словно подслушав мысли Степана. — Твой мир людей выкидывает, выкидывает в наш. А наш мир никого не выкидывает.

— А почему мой мир выкидывает? И почему именно в ваш?

— Ну дык… — старший из братьев, который шагал по левую руку от Степана, призадумался. — Как бы тебе это половчее объяснить? Вот, допустим, я — твой мир. А Калистрат, — он мотнул головой в сторону второго «брата», — наш. Я, то есть твой мир, отношусь к тебе хорошо, тебе нравится у меня жить. Ты делаешь полезную работу, занимаешься любимым делом. За это тебе платят. И жена у тебя красавица-рукодельница, и дети не промах, и все в твоей жизни хорошо и красиво. А вот ежели не понравился ты мне, не сошлись мы, так сказать, характерами — значит все с точностью до наоборот будет.

— И что? — не понял Степан.

«Брат» ухмыльнулся в усы:

— Значит жить тебе у меня станет неуютно и захочется тебе, дружок, бежать от меня куда подальше. Таких вот «бегунов» я, твой мир, из себя и выкидываю.

Отряд медленно, но верно продвигался по лесной чащобе, обходя стороной наиболее непролазные дебри. Повстречалась и небольшая топь — наподобие той, которую встретил Степан, еще будучи в одиночестве. Ни лесных троп, ничего такого и в помине не было. А может и были, но отряд сознательно обходил их стороной, опасаясь напороться на каких-то своих, неизвестных Степану врагов.

— А звать то тебя как, мир?

— Меня-то? Иваном кличут. А его вон, — Иван указал на соседа помоложе, — Калистратом.

— Да догадался уже, — Степан добродушно усмехнулся. А вот скажи мне, Иван, чем я не приглянулся своему миру? Я успешный предприниматель. Квартира, машина, деньги. Не так, чтобы совсем много, но на нормальную жизнь хватает вполне.

— Вон пусть тебе Калистрат рассказывает. Он сам выкидыш.

— Да когда же это было, Иванко? С того времени годков пятнадцать как прошло.

Калистрат извлек из-за пазухи кисет и ловко, не сбавляя хода, скрутил самокрутку. Затянулся, выпустил сизоватое облако через правое плечо, и нехотя продолжил — Я из мира ушел. Сам. Как родителей не стало, так и ушел. Понимаешь, такая тоска взяла, хоть волком вой. Возненавидел я свой мир. Возненавидел с такой лютой, неистовой силою, что вытолкнуло меня из него, как пробку из бутылки.

Замолчали. Шли, приминая тяжелыми кирзачами травяную поросль. Из всего отряда один Степан брел налегке, без оружия, щеголяя белыми, в синюю полоску, кроссовками фирмы «Reebok». Невеселые думы витали у него в голове. Вот он, Степан, любил ли он свой мир? Ответ отрицательный. Нет, не любил. И не ненавидел. Скорее презирал. За народ, который опустился до уровня стада, за продажных политиков, которых выбирал все тот же народ. Презирал за взяточников, бюрократов, наплодившихся словно грибы после проливного дождя. Презирал — и ничего сделать с этим не мог. И не делал. Не для кого было делать. В том мире всех все устраивало. А может быть боялся? Боялся, что затопчут, раздавят его бизнес, а вместе с ним и сытую, почти беззаботную жизнь? Вот это, пожалуй, было правдой. Хотел он уйти прочь из этого мира? Ответ положительный. Хотел. Очень хотел. На бессознательном, животном уровне. Хотел исчезнуть, испариться с гниющего остова агонизирующей твари — ЕГО мира. «А дед?» — вклинилась посторонняя мысль. Тот бомж у подъезда? Кто знает, вполне возможно, что он был просто сумасшедшим, а прикосновение его к Степану послужило лишь своеобразным катализатором, инициировало рывок? Степан брел, понурившись, целиком и полностью погрузившись в свои мысли.

Внезапно с головы колонны послышалась брань, затрещали кусты. Что-то огромное ломилось сквозь них наперерез маленькому отряду. Люди мгновенно рассредоточились, залегли. Степан упал, где стоял, неловко ткнувшись лицом в траву. Рядом сухо щелкнул затвор старенькой «трехлинейки» — это Калистрат примостился неподалеку за кустом бузины. Краем глаза Степан успел заметить какую-то тень и тут же прозвучало несколько скупых выстрелов. Нечто огромное пронеслось по инерции еще несколько шагов и грузно упало, едва не похоронив под собой одного из стрелков. Стрелок, молодой юнец кавказской наружности, едва успел откатиться в сторону и тут же, стремглав бросился к своей добыче, прицокивая языком от удовольствия.