— Так… так, — согласился Джекобс.

Афанасьев внимательно прочел описание, всмотрелся в чертеж. Он хорошо помнил этот прицельный прибор, не раз им пользовался. Зрительная память четко восстановила гриф «секретно», стоявший на инструкции. «Как инструкция попала к ним? Неужели в армии есть предатели?»

Мысль показалась невероятной. Но факт налицо, от него не уйдешь. Сдерживая волнение, Афанасьев вновь перечитал инструкцию, сверил обозначения на чертеже с текстом. И только тогда понял. Сразу захлестнула радость, забылась собственная беда. «Не наш чертеж, не наша инструкция! Напрасно усомнился. По этакому чертежу прибора не сделаешь…»

— Почему вы молчите? — раздраженно спросил Картрайт. — Точный это чертеж, или что-то надо подправить?

«Ага, подлецы, выкусите!» — злобно подумал Афанасьев и положил бумагу на стол.

— Все абсолютно правильно! — бодро сказал он. — Прекрасный чертеж. Но этот прибор уже снят с вооружения. Напрасно деньги потратили.

Офицеры переглянулись. Джекобс нахмурился, на его полном лице образовались складки. Как показалось Афанасьеву, майор стал удивительно похож на большую надутую жабу.

— Теперь я убежден… — Афанасьев улыбнулся самой приветливой улыбкой, на которую был способен. — Убежден, что это получено официально. Значит, писать здесь ничего не следует.

— Почему? — Оба американца задали вопрос одновременно.

— Не имею права. Да и зачем? Я сказал, что здесь все верно.

Офицеры снова переглянулись, оживленно заговорили, перебивая друг друга.

Афанасьев воспользовался паузой, чтобы обдумать обстановку. Такого он не ждал, даже в мыслях не было. Скверно… и похоже — безвыходно. Попытаться обмануть их, сделать вид, что согласен. Лишь бы получить свободу, вырваться к своим. Не поверят… ни за что не поверят! Это матерые разведчики, без жалости и чести. Без гарантий, без подписки не выпустят. Мерзавцы, по-видимому, готовы на все, лишь бы выслужиться. «Какой я олух! — с поздним сожалением подумал Афанасьев. — Сам виноват, дубина, что не раскусил сразу. Но что я мог сделать? Написать в штаб, командующему?.. Перехватили бы. А теперь поздно, я в их власти. Да, так ли все это? Союзники. Не посмеют! Ведь это… это…»

Мысли Афанасьева были прерваны скрипучим голосом Джекобса:

— Вы так… думать… Я предложить, вы отказываться. Мы будем вас заставлять… Вы не вернетесь на Родина.

— Не посмеете! Разве я пленный? — резко бросил Афанасьев.

Джекобс кивнул лейтенанту.

— Нет! — отрезал Картрайт. — Хуже, господин Афанасьев! Вы без вести пропавший на фронте. Такова официальная версия у вас на родине. Как видите, мы приняли меры заранее… До сегодняшнего дня вы могли оставаться на воле, могли общаться с нашими офицерами. Теперь кончено. Мы вынуждены… понимаете вынуждены, вас изолировать. И мы это сделаем. Все должно остаться в тайне, иного пути нет. Выбирайте! Или ваше согласие помочь нам — и тогда свобода, крупные деньги. То есть жизнь, и жизнь хорошая. Ясно? — Он выдержал паузу, выразительно посмотрел сначала на Афанасьева, потом на майора. — Мы мало требуем и много даем. Но если вы откажетесь…

— Продолжайте, — безучастно сказал Афанасьев.

— Продолжаю… Вы будете заключены в концлагерь. Под чужим именем, как германский шпион. И никто никогда не узнает, где вы. У нас в штабе мы доложим, что вы отправлены в Россию. Знать будем майор да я. Иного выхода нет, отпустить вас мы не можем. Поэтому будем вполне откровенны: нам нужны сведения о вашей армии и промышленности. Мы собираемся получать их любыми методами. Не советую упрямиться! Вы не знаете наших лагерей. Там не сладко!

— Не сомневаюсь, — угрюмо сказал Афанасьев. — И все же я не могу. Нет, нет!

— Но вы учтите, — несколько мягче продолжал Картрайт. — Мы союзники. Наши страны никогда не будут воевать. Вы не сделаете вреда вашей родине, но спасете себя. Захотите — вернетесь в Россию, захотите — останетесь у нас. Выбор свободный… И получите кучу денег! Никто не узнает о нашем договоре. Никто, даже в Штатах! Мы в этом заинтересованы больше вас. Полная тайна! Что вас смущает? Долг, честь — чепуха! И родина — чепуха! Родина у человека там, где хорошо платят. Поймите эту простую формулу — и дело в шляпе… Вы так молоды, вся жизнь впереди. У вас есть мать, сестра… невеста. Пожалейте их, не губите себя!.. Даем вам пять минут на размышление.

Мать и невеста… Афанасьеву вспомнилось скорбное женское лицо, послышались печальные слова: — Береги себя, сынок… Ведь ты мой единственный… — Тогда, при последнем прощании, материнские глаза были сухи и лишь голос выдавал затаенную боль. Мама! Война окончилась, твой сын жив. И вот новая опасность, страшнее прошлых. Неотвратимая. Значит… суждено все же матери оплакивать сына, как покойника. Жизнь кончилась… Но… но выхода нет. Нет? Ну, конечно, незачем и думать. А главное — не показать этим мерзавцам свою тоску, свое отчаяние. Нет, нет, они не узнают…

Афанасьев стиснул ручки кресла, оттолкнулся и встал. В упор взглянул на Джекобса и сказал небрежно, будто речь шла о чем-то обыденном и малозначащем:

— Не нужно. Я уже обдумал. Я отказываюсь!

— Предпочитаете лагеря? — Картрайт вжал голову в плечи. — Вы безумец!

— Пусть безумец! Но не подлец, не предатель. Вы не знаете советского офицера!.. Союзники… Не будем воевать… Охотно верю, даже сейчас. Но продавать вам Родину не собираюсь. И я вас не боюсь! Ни вас, ни ваших лагерей! Зарубите это себе на носу, болван!

Прислушиваясь к бурному разговору, Джекобс быстро писал. Он расписался, аккуратно завинтил ручку и нажал кнопку звонка, глухо затрещавшего в соседней комнате.

В кабинет вошел вооруженный солдат, остановился навытяжку у стола. Джекобс буркнул приказание, вручил солдату бумагу и повернулся к Афанасьеву.

— Идите!

Когда закрылась дверь кабинета, Афанасьев почувствовал облегчение. Ему показалось, что он выбрался из болота…

Джекобс крякнул, порывисто поднялся с кресла, ломая спички раскурил сигару. Молча заходил по толстому, заглушавшему шаги, ковру. Картрайт остался у стола. Он барабанил пальцами по ручке кресла, поворачивал голову, наблюдая за шагающим майором.

За окном зашумел мотор отъезжающего автомобиля, сердито рявкнул гудок. Потом все стихло. Часы звонко пробили два, щелкнули и заиграли сентиментальную немецкую песенку. Джекобс остановился, нажал выступавшую из футляра кнопку. Песенка оборвалась.

— Ну! Что вы скажете, лейтенант?.. Черт бы забрал этих фанатиков!

Слова вылетали вместе с табачным дымом, точно плевки.

— Д… да, сэр, — запинаясь пробормотал Картрайт. — Боюсь, что мы зря пошли на такой риск. Этот метод себя не оправдает. Это игра краплеными картами.

Майор побагровел.

— А какой вы рекомендуете? И зачем говорите мне: скажите это полковнику… Наши агенты терпят крах в России, нам поневоле нужны русские. Но как их заставить работать на нас?

Картрайту очень хотелось сказать: — Не знаю. Вероятно никак. — Но он промолчал.

Майор растворил шкаф, энергично отодвинул в сторону папки с делами, извлек начатую бутылку коньяку и две рюмки. Подошел к столу, налил и пододвинул рюмку Картрайту.

— Пейте! — сказал он уже спокойнее. — И слушайте, что мне говорил вчера полковник Стивенс.

Майор выпил залпом, крепко поставил на стол пустую зазвеневшую рюмку.

Картрайт медленно, с явным удовольствием, проглотил свою порцию.

— Я слушаю, сэр.

— К черту вашу вежливость! — снова вспылил Джекобс. — Полковник приказал мне, поняли? То, что мы сделали — противозаконно и опасно…

— Я вам говорил это, сэр! Гнусно мы поступили, да, гнусно! Ведь он офицер. И хороший парень, клянусь честью!

Майор засопел, нервно заерзал в кресле.

— Он большевик, а не офицер!.. Хорошо, пусть это гнусно. Но мы не виноваты — ясно вам. И бросим этику. В нашем деле она ни к чему. Только бы не было неприятностей.

Джекобс снова наполнил рюмки. На этот раз Картрайт протянул руку без приглашения.