— Утрачивая контроль над своими телами, даже на столь короткий срок, как трехминутное выступление, они тем самым отказываются от завоеваний, достигнутых женским пролетариатом за последние сто лет. А хозяин наверняка жирный, белый, пожилой урод, да?

— Нет. Хозяину слегка за тридцать, и он — поджарый сикх из Северного Лондона.

Открыв вторую бутылку, Джеймс передал ее Софии, продолжая упорно, не переводя дыхания гнуть свое:

— Неважно. Потребители — мужчины, у которых водятся лишние деньги на роскошные привычки. У женщин такого рода лишней наличности не водится, это во-первых, а пока у работниц не появится такое же количество денег, чтобы тратить их на потребительские излишества…

— Значит, мое тело — потребительское излишество?

— В данном случае — да. Словом, до тех пор ситуация будет являть собой классический вариант эксплуатации трудящихся.

Аргумент не произвел впечатления. София три года выслушивала лекции Джеймса в частном порядке. И в целом соглашалась с ним, хотя и сомневалась, что зажигательные полупьяные речи Джеймса способны послужить толчком социальной революции. Но ей нужны были деньги, им обоим нужны были деньги. Джеймс уже истратил почти все, что ему выдали в кооперативном банке, а новая работа как раз по ней. То, что надо. Ведь именно этому ее учили — танцевать. Правда, обычно в костюмах, а не без оных. Она столько лет ходила в студию. Она до сих пор считает себя танцовщицей. Хочет верить, что она танцовщица.

Они пили всю ночь. Джеймс еще долго возмущался предательством Софии, предательством политических идеалов. Но не примешивалось ли к возмущению Джеймса, размышляла София, медленно поднимаясь к себе, скрытое стремление удержать ее при себе? Рыцарю в сверкающих доспехах, с высоко поднятым знаменем крестоносцев, дева, заточенная в башню, на самом деле ни к чему, но ему не нравилась идея делить ее с упившимися медовухой мужланами из придорожной корчмы. Кое-что проскальзывало в поведении опьяневшего Джеймса, выдавая его истинные мотивы. Например, то, как он облапил Софию, чтобы поцеловать перед сном, оглаживая языком ее гланды.

И его заплетающаяся речь:

— Да-а, ладно, давай, в-вперед, ты ведь сама с-себе хозяйка, так?

— Спасибо, Джеймс.

— С-слушай, Соф, а может, трахнемся, а?

София стала танцовщицей в ночном клубе, плясуньей на столах, гимнасткой у серебристого шеста. Свободная плоть в свободном доступе, но руками не трогать, бессонные ночи в обмен на профессионально подсвеченную святость. София поработала над своим очарованием, но особых усилий не потребовалось. К двадцати годам, когда она наконец с неохотой позволила своему «я» сбросить тесную маску балетного андрогина и вытянуться во весь женский рост, София сообразила, что природа была к ней необычайно щедра. Многие годы, глядясь в подростковое зеркало, она не умела разглядеть свои истинные достоинства. Но не теперь. Она была великолепна — манящая картинка-обманка, совсем как настоящая, живая и недоступная. Заметность Софии усиливалась благосклонностью клиентов; осененная их покровительством в виде двадцатифунтовой бумажки, она, быстро чмокнув свежую купюру, убегала, возвращаясь к началу — искушать следующего простака. В ночном танце София ловила мгновения личной истины, и порою ей казалось, что она хотя бы наполовину понимает жизнь, а когда по ее телу глянцевыми каплями катился пот, на Софию нисходило нечто сродни просветлению. Начав опять танцевать, она обзавелась новой жизнью, в которой с радостью барахталась. Почти на рассвете София возвращалась домой и погружалась в мертвый сон до позднего утра. Джеймсу происходящее не очень нравилось, Софии — очень, и все шло прекрасно. До того утра, когда ее внезапно разбудил парень, чьи ноги практически не касались пола.

Было далеко за полдень, когда София вынырнула из глубокого и потного сна. Ее разбудили одновременно телефонный звонок — до затуманенного сознания наконец дошло, что телефон звонит уже четверть часа, — и тяжелые удары в дверь. Схватив трубку, она поплелась на нетерпеливый стук.

— Да? Что? Кто?

Это был Джеймс. Он кричал на нее в трубку, и его же София обнаружила за дверью после того, как уговорила затекшие пальцы повернуть ключ.

— С тобой все нормально?

— Что?

— Ты в порядке? Я звонил тебе три раза, ты не отвечала, и ключ был в двери. Ты никогда не оставляешь ключ в двери. Я не смог войти. Я беспокоился.

Он смотрел на нее и говорил в трубку. Сообразив наконец, что делает, отключил мобильник.

— Господи, детка, ты выглядишь жутко. Заболела?

— Нет, я не больна. Измотана. Входи. — София распахнула дверь. — Мне надо в туалет, свари кофе.

К тому времени, когда София натянула старую футболку и почистила зубы, Джеймс разгреб узкое пространство среди посуды, сваленной на кухонном столе, достал старенькую кофеварку с ситечком и принялся молоть темно-коричневые кофейные зерна.

— Неудивительно, что у нас с тобой ничего не получилось. Посмотри, какую грязь ты развела.

— Джеймс, не всем же быть чистюлями в фартучках с сердечками.

— Фартучек? Я не педик.

— Для этого не обязательно быть педиком, можно быть просто занудой.

Джеймс метнул в нее грязным кухонным полотенцем:

— И почему ты не пользуешься нормальным кофейником, как все?

— Я не как все, за что ты меня и любишь.

— Любил. В прошедшем времени. И ты заблуждаешься, я любил тебя за потрясающее тело, твои кофейные изыски даже отдаленно не вызывают у меня нежности. Кстати, ты до сих пор не объяснила, почему заперла дверь.

— Я всегда запираю дверь на ночь. Да и днем тоже. Это же Лондон. — Она взмахнула рукой. — Нет, это Британия, Европа. Весь мир. Все запирают двери, если они не чокнутые.

— Да, но обычно ты вынимаешь ключ из замка. А сегодня я не смог войти.

— Ну, может быть, те времена, когда ты проскальзывал в мою постель по ночам, миновали.

— Официально им пришел конец давным-давно.

— Рассказывай… Ладно, как ни странно, но ты тут ни при чем. Мне приснился дурацкий сон. Я проснулась посреди ночи совершенно офигевшая. Мне показалось, что кто-то забрался ко мне.

— Посреди ночи мы только-только спать улеглись.

— И вскоре я проснулась.

— Мужчина или женщина?

— Мужчина.

— Симпатичный?

— Очень. Классный. Настоящий красавец — высокий, темноволосый, в общем, как раз в моем вкусе.

— Спасибо.

Джеймс тряхнул темными кудрями и передал ей чашечку с крепким кофе.

София, не обращая внимания на его усмешку, уселась поудобнее и отхлебнула обжигающей жидкости.

— Он намного смуглее, чем ты, белолицый юноша, и, как я уже говорила, по-настоящему красивый. Сидел на краю моей кровати. И при этом нес всякую чушь.

— А может, это был я? Расхаживал по дому, как лунатик?

— Чушь городить — это на тебя похоже. Но редкая красота? Нет, вряд ли это был ты.

Джеймс встал, чтобы плеснуть себе кофе.

— До чего же короткая у некоторых память. А ведь когда-то я был для тебя самым-самым.

София протянула чашку, и Джеймс капнул в нее подогретого молока.

— Я из вежливости так говорила.

— Да у тебя башку сносило в оргазменном исступлении чистейшего восторга!

София покладисто кивнула:

— Угу. Так вот, когда я наконец выперла его из моего сна, я встала, все проверила, снова заперла дверь и опять заснула. Было уже четыре утра, наверное, поэтому я не слышала твоих звонков. Вообще ничего не слышала.

— А не потому ли ты ничего не слышала, что хорошо набралась вчера вечером?..

— Ты тоже.

— Верно. Но ты была просто никакая, когда ушла к себе…

— Ты тоже!

— Правильно, да только я выбрался из зловонной ямы, что зовется моей постелью, ровно в девять. Пробежал три мили, сорок раз переплыл бассейн и чувствую себя фантастически, ты же до сих пор толком не протрезвела. Наверное, по этой причине твоя левая грудь столь зазывно вываливается из футболки, а ты даже не замечаешь.