- Смотрите, люди!.. Смотрите, правоверные!.. Индусы решили уничтожить всех мусульман!.. Самый ароматный цветок нашего селения подрезан ножом языческой девки!.. Горе нам, горе!

Мулла кричит так, чтобы слышали все мусульмане, толпящиеся под окнами хижины. Его слова падают на подготовленную почву: на протяжении многих столетий в Индии длится глухая вражда между индусами и мусульманами, которую все время кто-то раздувает.

Жили-были в Навабгандже две подруги - Кончонмала и Кушум. Первая - богаче, другая - беднее. Та - индуска, ата - мусульманка. Для них не существовало спорных вопросов религии и экономики; они любили друг друга и поклялись никогда не разлучаться.

Их разлучили, когда им минуло по двенадцать лет. Кончонмала вышла замуж,- а вернее, ее "отдали в дом свекра", как говорят в Бенгалии,- за богача Пьяришонгкора, а Кушум досталась старому Ойяму. И пошли подруги разными дорогами.

Пьяришонгкор вдалбливал жене, что мусульмане - лиходеи и мерзавцы, отвратительные и грязные нечестивцы, которые проливают кровь священных коров и не верят в переселение душ. Старый Ойям доказывал, что индусы - злодеи и грабители, язычники, способные обожествлять даже свинью. Малейшая разница в религиозных обрядах и обычаях давала обоим повод для целого ряда обвинений и проклятий. Но ни Ойям, ни Пьяришонгкор не задумывались серьезно, почему же, собственно, они враждуют?

Несколько сот лет тому назад, во времена империи Великих Моголов, мусульмане обрели в Индии господствующее положение и, в самом деле, крепко насолили индусам. Но уже давно империя пала, исчезла. Давно Индию грабит Англия, а индийцы все еще не объединились против общего врага, ибо им не дают этого сделать.

День за днем настраивали Ойям и Пьяришонгкор своих жен одну против другой, и кто знает, возможно, со временем любящие подруги стали бы самыми заклятыми врагами, но им было суждено иное.

Подруги заболели почти одновременно. Кончонмала погибла: она заболела дифтеритом, а добропорядочный заминдар вместо врача вызвал жреца. К Кушум судьба оказалась милостивей, она могла поправиться, операция прошла удачно, соблюдены все предупредительные меры. Но, оставленная по воле своего мужа на произвол судьбы, больная в забытьи в момент пробуждения от наркоза, повредила рану, а кашель и рвота сорвали ей внутренние швы. У женщины начался сепсис, который неминуемо вел к трагическому концу.

Охватив голову руками, сидит возле жены старый Ойям и с тупым отчаянием старается понять, за что же аллах карает его?

Может быть, за то, что обратился к русским докторам?.. Но Кушум была больна уже и тогда… Не один из мусульман обращался к ним, и никто не умер… Беду накликала дочь Сатиапала, ясно… А если пригласить русского? Аллах простит такое своеволие, ведь доктора только выполняют его волю… Пусть придет доктор, пусть!

Так уговаривал себя старый Ойям и наконец уговорил. Он любил свою жену горькой и жадной последней любовью старика, и во имя этого мог отважиться на все.

Не говоря никому ни слова, он потихоньку выбрался из хижины и пошел к лагерю русских.

По виду старика Лаптев понял, что случилась беда. Калинников должен был вот-вот приехать, но доцент, не стал ждать. Через каких-нибудь пять минут Лаптев вместе с Ойямом шагал через лес.

Старый мусульманин успокоился. Теперь, когда он переложил заботы о больной жене на врача и усыпил сомнения в правильности выбранного решения, ему начало казаться, что все кончится хорошо.

Зато Андрей Лаптев с трудом подавлял в себе тоскливое беспокойство. Он не видел жены Ойяма, не знал, по сути дела, как проводилась операция и каково состояние больной сейчас. Смерть человека по вине хирурга недопустима вообще, а при сложившейся ситуации неминуемо приведет к очень неприятным осложнениям. Темные люди не поймут, что врач не виновен. Они будут требовать одного - спасти больную. Значит, ответственность за жизнь человека лежит на нем. Волноваться преждевременно, конечно, не стоит. Надежда не потеряна: есть пенициллин - чудесный препарат, который сможет побороть страшную болезнь.

Самое неприятное, что вся эта история связана с Майей… Дорогая, хорошая, она совсем подавлена горем…

Андрей забежал сообщить ей, что идет спасать больную. Девушка не слышала его шагов, она плакала, спрятав голову в подушку.

Острая боль пронзила сердце Андрея. Хотелось прижать к груди любимую, осушить ее слезы поцелуем, утешить. Но он постоял на пороге и ушел. А теперь у него перед глазами неотрывно стояли узенькие девичьи плечи, скорбно вздрагивающие в беззвучном рыдании.

Казалось бы, малодушие и беспомощность не могут вызвать преклонения и уважения. А вот почему-то именно в минуты растерянности и отчаяния Майя стала Андрею еще ближе, еще дороже.

- Сагиб, не нужно идти дальше…- послышался голос старого Ойяма, и Лаптев очнулся.

Возле хижины мусульманина происходило что-то необычное. Несколько десятков людей размахивали руками, кричали, перебивая один другого. Слов не слышно - все слилось в сплошной угрожающий гул потревоженного роя.

- Что нужно этим людям?

- Не знаю, сагиб…- тоскливо ответил старик.- Может быть, Кушум умерла.

- Идемте быстрее.

До усадьбы старого Ойяма оставалось шагов сто, когда на пороге показался толстый безбородый человек. Он что-то крикнул, махнул рукой, и вся толпа мигом обернулась в сторону дороги. Наступила тишина.

Лаптев невольно ускорил шаги. Как всегда, он напролом шел навстречу опасности, не стараясь оттянуть неприятную минуту. А в этом приближении к толпе приятного было мало. Зловещее молчание людей, только что кричавших и размахивавших руками, походило на безмолвие порохового склада, к которому по бикфордову шнуру бежит огонек. Кто мог поручиться, что экзальтированная толпа не бросится на чужака - врача? Неграмотным, забитым людям, наверное, кажется, что они противостоят беде, и это убеждение делает их способными по первому знаку совершить преступление во имя кажущейся справедливости. Такому фанатизму можно противопоставить лишь веру в свою правоту правоту врача и советского человека.

Но надо идти, встретить опасность лицом к лицу. Андрей выбрал глазами одного, поглядывавшего на него злее других, и пошел прямо к нему. Это был достойный противник - молодой, высокий, широкоплечий, с кулаками, подобными молотам.

Огромная энергия мускулов великана, возбужденная всем происходящие, бурлила, отыскивая выход; налитые кровью глаза впились в чужака. А тот шел спокойно, будто не замечая опасности, и, остановившись на мгновение, сказал:

- Дайте пройти.

Юноша не пошевельнулся. Тогда Лаптев насмешливо покачал головой:

- Глупец, убери прочь кулаки. Ты можешь нечаянно убить меня, а меня ждет больная.

Великан не понимал русского языка. Он искал в интонациях голоса противника угроз или еще чего-то, что дало бы повод для наступления, но русский врач только улыбался с сочувственным превосходством, как улыбаются взрослые, глядя на шалунов-малчишек. Великан и почувствовал себя таким шалуном, который набедокурил и готов загладить свою вину. Он даже пошевелился, чтобы посторониться, но сзади долетела писклявая команда, и начался невообразимый галдеж.

Не вмешайся мулла, все, очевидно, обошлось бы хорошо. Людей ошеломил неожиданный поворот событий, поразила решительность русского, который не побоялся пойти один против всех. Самый сильный признал себя побежденным, и толпа утратила превосходство над мужественным одиночкой. Теперь его никто не тронул бы и пальцем. Зато гнев людей пал на Ойяма.

Юноша-мусульманин схватил старика за шиворот и поднял высоко в воздух. Ойям что-то кричал, но его вопли тонули в общем галдеже.

- Стойте! - крикнул по-английски Андрей. Его никто не услышал. И тогда он, как в детстве, заложил четыре пальца в рбт и так свистнул, что у окружающих зазвенело в ушах.Стойте, говорю вам! Ну?!

Люди обернулись на лихой свист; смолкал галдеж, опускались кулаки.

- Что вам нужно от старика?.. Пустите его!..- Лаптев подошел к великану и положил ему руку на плечо.- Скажи, еслибы умирала твоя жена, разве ты не сделал бы всего, чтобы ее спасти?