Великан покосился на него, но старика выпустил. Потом зло сказал:

- Это моя сестра, сагиб!.. Если она погибнет, следом за ней пойдет и Ойям!

- Она будет жить! - твердо сказал Андрей.- Я ее спасу.

- А если не спасете?..- тихо, угрожающе спросил великан.

- Ну, тогда… я отвечу за ее смерть вместо старого Ойяма. Согласен?

Лаптев протянул правую руку, но мусульманин ее не взял, а только молча кивнул головой и направился к хижине.

Растопырив руки и загородив собой дверь, что-то заорал толстый мулла. Великан легким движением отодвинул его в сторону и пропустил Лаптева в сенцы.

- Подождите немного, сагиб…

Он пошел в комнату; заговорил быстро и гневно, отвечая на плач и выкрики какой-то женщины, а потом позвал:

- Заходите, сагиб!

Едва сдерживая нервную дрожь, Лаптев подбежал к больной. Жива!

Девочка пылала огнем. Спекшиеся черные губы раскрылись, грудь дышала так, будто в комнате не хватало воздуха, сердце билось из последних сил - неровно и слабо. Скверно, очень скверно.

Доцент ввел больной пенициллин и склонился над нею, тревожно вглядываясь в черты ее лица. Нужно следить и следить: почти все лекарства - яд, способный подчас убить не только возбудителей болезни, но и больного.

Казалось, все шло к этому. С лица больной начали сбегать краски, конвульсивно задрожали мышцы, раскрылись и закатились невидящие глаза.

- Камфору!..- шепотом скомандовал себе доцент. Камфора не помогала. Напрасными были и другие обычные средства: обессиленный организм не выдерживал резкой встряски нервной системы; приближался конец.

Почти в отчаянии Андрей положил шприц и отошел к окну, подальше от ненавидящего взгляда брата умирающей. Нет, Лаптева не пугали угрозы мусульманина. Гораздо страшнее укоры собственной совести, признание бессилия перед смертью. Человек умирает, а он, врач, ничем не может помочь.

За окном быстро смеркалось, небо заплывало кровью, предвещая ветер. По пыльной дороге не спеша плелся буйвол, лениво отмахиваясь хвостом от насекомых. Затрещали цикады. Звякнуло что-то металлическое.

Взор Андрея цеплялся за мелочи, не стоящие внимания, ухо ловило звуки, уже ставшие привычными, и все это, чтобы отвлечь внимание от очень тяжелого, очень неприятного.

Буйвол свернул направо, сорвал на ходу листья с куста н остановился возле хижины, которая, если судить по размерам, принадлежала богатому человеку.

Из хижины вышли двое. Одного Андрей узнал сразу: это был толстый мулла. Второй очень напоминал кого-то знакомого, но память не могла подсказать, кого именно.

Андрей видел, как мулла заискивающе суетится около низенького худощавого человека в чалме, а тот важно отвечает, сопровождая слова скупыми жестами. Вот он обернулся лицом к хижине Ойяма и характерным жестом показал, как делают укол.

- Хинчинбрук! - прошептал Андрей.

Это было лишь предположение - невероятное и бездоказательное, но невероятность такого совпадения и укрепляла уверенность Лаптева, что перед ним тот, кто однажды уже встретился на пути.

- Послушайте, что это за человек?

Брат больной медленно подошел к окну. Мусульманин смотрел не туда, куда указывал Лаптев, а на него самого, и этот взгляд не предвещал добра: Кушум умирает, а русский врач, как кумушка-сплетница, разглядывает, что происходит на улице.

- Скажите, он, случайно, не англичанин?

Худощавый повторил свое движение. Укол, потом резкий взмах руки, которая будто перечеркнула и выбросила прочь чью-то жизнь. Так по крайней мере показалось Лаптеву, и он уже с полной уверенностью повторил:

- Майкл Хинчинбрук!

Удивительное свойство человеческой памяти! Она иногда неожиданно и ярко напоминает о прошлом какой-нибудь несущественной деталью пережитого. Вот и сейчас: Лаптев, глядя на английского шпиона, вспомнил не имение Сатиапала, а освобожденное от японских оккупантов осенью прошлого года местечко в Маньчжурии, полуразрушенную фанзу и старого врача-китайца.

Немилосердно коверкая русские слова, китаец торжественно объясняет Лаптеву старинную методику лечения уколами и прижиганиями, показывает на бронзовом муляже тела человека, где нужно искать "жизненные точки", поясняет, как и когда колоть, чтобы вылечить больного от той или иной болезни.

Рассказ китайца очень похож на басни для детей; а после целого дня похода Андрею нестерпимо хочется спать, но вежливость заставляет его слушать. И память кое-что схватывает невольно, просто так, как запоминаются лица и цифры, звуки и ощущения. Потом врач-китаец помогает Лаптеву в госпитале и творит настоящие чудеса своими уколами, спасая обреченных на смерть…

Мысли молниеносны. Воспоминания вмиг пронеслись в мозгу Андрея Лаптева и натолкнули на решение: нужно немедленно сделать умирающей уколы. Возможности научной медицины исчерпаны, так не помогут ли эмпирические методы народной медицины Китая?

Андрей бросился к больной. По предписанию старого врача-китайца в случае шока нужно колоть серебряной иглой. Таковой, безусловно, нет. Пусть будет обычная, от шприца. Но, куда же колоть?

Лаптев на минутку закрыл глаза, и перед ним всплыл бронзовый муляж с многочисленными отверстиями. Врачкитаец рассказывал, что сдающий экзамен на звание врача, должен безошибочно проколоть иголкой в муляже каждое из замазанных смолой отверстий, чтобы оттуда брызнула красная жидкость, имитирующая кровь… Боже упаси, ошибиться хоть на миллиметр!

Наверное, с точки зрения китайских народных лекарей Андрей Лаптев в эти секунды творил что-то неимоверное, недопустимое. И иголка была не такой, как предписывалось, и "жизненные точки" на бронзовом муляже не совпали бы о теми пятнами, которые оставляла игла шприца на теле больной; не доставало уверенности и движениям доцента. Однако уколы давали желаемый результат: металлическая игла раздражала нервные узлы, вызывала реакцию в организме, на который медикаменты уже не действовали.

Лаптев колол и колол, а над ним, раскрыв рот, стоял брат больной. Он поглядывал на врача с уважением и опаской: непонятные действия русского, его обеспокоенный взгляд позволяли ожидать невозможного, и в то же время заставляли задумываться, не сошел ли он с ума?

Больная не реагировала на уколы.

Казалось, пора бросить напрасные попытки. Но Лаптев цеплялся за единственный шанс спасти жизнь человека. И вот ему показалось, что в состоянии больной произошли какие-то, еще нечетко выраженные сдвиги.

Легкими полутенями на лице начали появляться краски. Едва заметно вздрогнул проколотый иголкой мускул. Хриплый стон сорвался с уст женщины.

Стон!.. Это проявление боли и страдания прозвучало сейчас как первый крик младенца: жизнь вступала в свои права - с ее болями и радостями, чувствами и порывами.

Андрей выпрямился, вытер пот и веселыми задорными глазами посмотрел на брата больной:

- Ну?

Тот смутился, не зная, радоваться или извиняться. Судьба Кушум оставалась для него неясной; он лишь видел, что русский очень доволен.

- Как тебя зовут, друг?

- Хаким, господин доктор.

- Будешь меня убивать?

Хаким промолчал, а Лаптев снова склонился над больной. Радоваться рано; отбита только первая атака смерти, а сколько еще будет таких наступлений?!

- Сагиб, это были мулла и какой-то незнакомец.

- Незнакомец?..- Андрей поднял голову и задумался.- Слушай, Хаким, ты не можешь узнать, кто он такой?.. Подожди, не сейчас… И - еще одно. Если ты не хочешь, чтобы погибла твоя сестра - следи внимательно! Не допускай к дому никого, не бери воды из колодца, плодов с огорода. Все будешь носить из нашего лагеря, понял?

- Понял, сагиб. Это… англичанин?

- Мне кажется, да…- осторожно ответил Лаптев. Злобно вспыхнули глаза Хакима, стиснулись могучие кулаки. Он вышел из хижины и вернулся только через час.

- Его никто не знает, сагиб. Говорят, это - моулеви, ученый-богослов. Он уже уехал.