Визжат тормоза машин.

Разбегаются люди.

Все кричат.

Это, должно быть, сон. Это не может происходить наяву. Или я не сплю, и кто-то разрушил нашу тихую ухоженную улицу, пока мы спали. Разбитое стекло. Открытые нараспашку двери. Брошенные машины. Ревущая сирена. Из окна дома, расположенного вниз по улице, идет дым. Из дома мистера Норта. Прямо на его газоне с включенными фарами стоит полицейская машина. Пожар! Вот, наверное, что случилось, только я не понимаю, почему это повергло всех в такую панику.

Все паникуют.

Мимо пробегают люди. Они даже не смотрят на меня. Я вздрагиваю от громкого треска, но определить, откуда исходил звук, не могу. Кто-то снова кричит. По дороге бежит группа обезумевших людей с какими-то дергаными, бесконтрольными движениями. Один из них падает — мужчина. Другие окружают его, отчаянно пытаясь поднять. Они облепляют мужчину со всех сторон, закрывая своими телами.

Проезжающая мимо машина, накренившись, сносит наш почтовый ящик, и несется дальше. Я ошалело делаю несколько шагов вперед и замечаю женщину, пошатывающуюся на нашем газоне. Это она звала на помощь? Она вся залита красным и, согнувшись, тянется руками к чему-то, чего я не вижу. Я не знаю ее, но всё равно зову. Мне нужно знать, ее ли кровью был забрызган отец. Несмотря на царящий вокруг шум, она каким-то образом слышит меня и поворачивает голову в моем направлении как раз в тот момент, когда меня хватает отец. Он затаскивает меня в дом и, отшвырнув в сторону, захлопывает перед лицом женщины дверь. Ударившись о стену, я успеваю мельком увидеть ее покрытый кровью рот, а в следующую секунду женщина начинает биться в нашу дверь. Отец хватает меня за руку и тащит за собой по коридору. Он идет так быстро, что я не поспеваю за ним. Споткнувшись, я падаю на колени, и он разворачивается ко мне. Я инстинктивно закрываю лицо руками, но отец лишь вздергивает меня на ноги и тащит в комнату отдыха.

В гостиной что-то взрывается.

Вдребезги разбивается наше панорамное окно.

Отец выпускает мою руку и поворачивается, чтобы вернуться в гостиную.

— Иди вниз, Слоун. И не двигайся!

Иди вниз. Двигайся. Не двигайся. Двигайся. Я ползу за ним, ползу, пока не вижу залитую солнечным светом гостиную. Весь пол усыпан стеклом. В окно, извиваясь, лезет женщина. Осколки, застрявшие в раме, впиваются в ее ноги и руки и рвут плоть. На белый подоконник капает кровь. Женщина не обращает на это внимания. Забравшись в комнату, она опускается на наш бледно-желтый диван, оставляя на нем красные отпечатки ладоней. Кажется, она даже не осознает, где находится. Она секунду не двигается, затем поводит плечами и шумно втягивает носом воздух. У меня перехватывает дыхание. Женщина дергает головой — налево, направо, налево, направо, — а потом вдруг замирает.

Она смотрит на нас, видит нас.

И бросается.

Отец с легкостью справляется с ней, потому что она маленькая и хрупкая. Сжав ее шею одной рукой, он другой пытается ухватиться за что-нибудь, чтобы себя защитить. Женщина щелкает зубами и впивается ногтями в его руку, раздирая кожу. При виде выступившей на его руке крови, она совсем звереет и выворачивает голову, пытаясь ее достать. Отец находит большой кусок стекла и, размахнувшись, вонзает его в ее грудь.

И еще раз.

И еще.

Но женщина не собирается умирать. Наоборот, с каждой новой раной она будто становится живее, сильнее. Она остервенело пытается вырваться из ослабевающей хватки отца, и он слепо режет ее стеклом, пока в отчаянии не втыкает его в ее левый глаз и женщина не перестает двигаться.

Она больше не шевелится.

Я смотрю на ее тело и сидящего рядом отца, забравшего у нее жизнь и залитого ее кровью. Он выглядит жутко спокойным, словно знал, что так всё и будет, словно сегодняшнее утро и должно было закончиться именно этим. Комната перед моими глазами начинает вращаться.

— Слоун, — зовет отец.

Поднявшись на ноги, я, пятясь, выхожу в коридор и натыкаюсь на столик с телефоном. Телефон с грохотом падает на пол, и его долгий гудок приводит меня в чувство.

— Слоун…

Я выбегаю за дверь и продолжаю бежать, пока не оказываюсь на тротуаре. Прямо передо мной, на дороге, врезаются друг в друга две машины. Еще одна секунда, и я бы оказалась между ними. Я отшатываюсь назад. В ушах стоит дикий скрежет металла. Обходя столкнувшиеся машины, я смотрю на то, что кажется мне единственно понятным в творящемся вокруг хаосе, и вижу всё словно в замедленной съемке. Мистер Дженкинс лежит в домашнем халате на своем газоне. Его тело дергается. Миссис Дженкинс, стоя на коленях рядом с ним, рвет на нем рубашку. «У него инфаркт», — думаю я. У мистера Дженкинса больное сердце. «Она хочет сделать ему искусственное дыхание».

Вот только всё совсем не так.

Пальцы миссис Дженкинс рвут не только материал рубашки мистера Дженкинса. Они рвут его грудь.

Семь дней спустя

— Перекрой дверь! Перекрой эту гребаную дверь столами! Да, шевелись же, Трейс!

В идеальном мире я умиротворенно вытягиваюсь на постели. Я неделю тому назад засыпаю, чтобы не проснуться. Мое дыхание становится ровным и глубоким, а потом я перестаю дышать совсем. Я умерла. Но в этом мире Лили забрала с собой снотворное, и я всё еще жива. Я забираюсь на сцену, чтобы не попадаться на глаза Кэри и чтобы он не надавал мне указаний, хотя знаю, что должна что-нибудь делать. Должна помогать. Должна помогать, потому что на счету каждая секунда. Кэри постоянно это твердил, когда оставив общественный центр, мы бежали по улицам, пересекали аллеи и прятались в пустых домах. И он прав — важна каждая секунда.

За секунды можно потерять всё.

— Харрисон, Грейс — на вас входная дверь! Райс — за мной. Нужно осмотреть коридоры.

Я прячусь за занавеской. Я чувствую смерть. Она вокруг, но пока еще не во мне. Пока еще я жива. Я ощупываю свое тело, ища то, чего не должно на нем быть. Мы были через одну улицу отсюда, когда они бросились к нам со всех сторон. Они тянули ко мне руки с той безумной алчностью, которая и делает из людей таких, как они. Кэри утащил меня, не дав произойти тому, чего я так ждала, но мне показалось… Показалось, я что-то почувствовала… Может быть…

— Слоун? Где Слоун?

Мне никак не удается ощупать спину.

— Райс, коридоры…

— Где она?

— Нам нужно проверить коридоры! Сейчас!

— Слоун? Слоун?!

Я смотрю вверх. Над головой висят квадратные штуковины, странные и зловещие. Прожектора. Не знаю зачем, но я вытаскиваю из кармана мобильный и набираю номер Лили. Если это конец, то я хочу, чтобы она об этом знала. Хочу, чтобы она это услышала. Вот только ее номер не отвечает, не отвечает с тех пор, как она ушла. Как я могла об этом забыть? Мне не верится, что я это забыла. Вместо голоса Лили раздается голос какой-то женщины: «Слушайте внимательно». Он кажется мне знакомым, словно это голос чьей-то мамы. Не моей. Моя умерла, когда я была маленькой. Лили была постарше. Автомобильная авария…

— Слоун! — Райс рывком отодвигает занавеску и видит меня.

Я роняю телефон, и он со стуком падает на пол.

— Какого черта ты творишь? Нужно идти… — Он бледнеет, разглядев выражение моего лица. — Тебя укусили? Укусили?

— Я не знаю… — Я расстегиваю и снимаю с себя рубашку, прекрасно осознавая, что он увидит мою грудь прежде, чем я отвернусь, но мне всё равно. Мне нужно знать. — Я ничего не вижу… ничего не чувствую…

Райс проводит ладонями по моей спине, ища характерные отметины, тихо моля, чтобы их не было. Я задерживаю дыхание.

— Ничего… Никаких укусов… Ты цела… Ты жива…

В банкетном зале шумят и суетятся люди, которые очень сильно хотят жить. Я же цепенею.

Я цела. Я жива.

— Ты уверен?

— Уверен. А теперь идем, нам нужно…

Я цела. Я жива. Жива. Жива.

Райс хватает меня за руку. Высвободившись, я медленно надеваю рубашку — медленнее, чем следовало бы. Я цела. Я жива. Я даже не знаю, что это слово означает.