образом не оправдались. Росла в душе и тревога за судьбу "Святителей".

Благополучно ли довел Пьяных корабль до Охотска? Не расхитили ли в

Охотске доверенный ему добытчиками драгоценный груз? Ведь приказчики

компанионов да хищное начальство по освященному временем обычаю и по

сибирским нравам считали себя законными пайщиками в дележе промысла.

Найдет ли Наталья Алексеевна палку на эту алчную ораву, да и как

здоровьице его лебедушки? Выпало ей в беспокойствии и хлопотах таких

сынка-наследника рожать.

Но самой трудной и назойливой оказалась в душе морехода мысль о

покинутой Америке. Не выполнил он приговора добытчиков, оставленных в

найденной земле, не вернул им в этом же году "Святителей" с запасами.

А ради чего, ежели спросят? Своего кармана ради! А теперь, когда

намудрил, - выпутывайся! Будущим летом беспременно надобно вырядить на

Кыхтак корабль, а до того успеть с Камчатки в Охотск вернуться, из

Охотска же в Иркутск добежать и там улестить начальство, чтобы подало

оно сведения государыне об успехе плавания, да еще с компанионами на

предбудущее время все дела обговорить и опять же в Охотск до лета

возвратиться. Взвешивая предстоящие препятствия и прикидывая

расстояния на пути к цели, Григорий Шелихов набирался отваги все

преодолеть, но Америки не упустить.

Раньше всего необходимо развязаться с купленным товаром. В

Большерецке оставить не на кого - разворуют, а обратно в Петропавловск

везти - погода не дозволит.

- На Тигил, к Пановым в магазейн, надо представить, - подсказал

приказчик Шелихова. - Прижмут, конечно, толстосумы тотемские, но все

же полтину на рублевик дадут нам заработать.

До Тигилского укрепленного острожка, заложенного на Камчатке лет

восемьдесят назад первыми землепроходцами Владимиром Атласовым и Лукой

Морозком, - путь не близкий: вдоль берега от Большерецка считалось

камчатских, немереных верст шестьсот.

Наняв десять большерецких грузоподъемных кочей и батов,

построенных из камчатской каменной березы, среди которой попадались

стволы в двадцать сажень высоты и в два человеческих обхвата, - в них

камчадалы, случалось, переплывали Пенжинский залив и появлялись на

Ямских островах и в Тауйской губе охотского берега, - Шелихов 12

сентября, под камчатским осенним дождем со снегом, двинулся из

Большерецка вдоль берега.

Через десять суток прошли курившуюся в багровом тумане сопку Ича

и на другой день после Покрова причалили у свай пристани Тигила. За

пристанью виднелась почерневшая от дождей церквушка острога,

окруженная двумя десятками таких же черных, заплесневевших в сырости

изб.

Пановские приказчики встретили Шелихова уважительно, товары

приняли в амбары на хранение. Большерецкие батовщики, получив плату

натурой, в тот же день отплыли домой: не ограбили бы тигилские

сидельцы.

Войдя в избу Сухорукова, старшего приказчика купцов Пановых,

Шелихов удивился множеству сидевших в ней женщин - ительменок и

ламуток, среди которых преобладали подростки. Женщины в полутемной

избе ощупью занимались разным рукоделием.

- Зачем женок столько собрал? - спросил Шелихов. - Али в

татарскую веру переметнулся?..

- Кортомные,* - дружески ответил Сухоруков. - Располагай,

пожалуйста, выбирай любую... Держу для гостей. На случай приезда...

Совестный судья господин Кох очень любит, только чтобы помоложе...

Выбирай, коли хочешь... (* Женщины, которых продавали родители или

родственники на время или на постоянно в качестве рабынь или

наложниц.)

- Тьфу! - сплюнул Шелихов. - И не совестно тебе, старый ты

человек, лысину, гляди, какую натер...

- А мне они, - ухмыльнулся приказчик, - без надобности. Держу для

начальства и служилых людей, кои бабу в дом ищут...

Шелихов покосился на сидевшую подле него девушку, которая

продолжала сучить нитки, робкую и безответную, нахмурился и, чтобы

прекратить неприятный и, как он знал, бесполезный разговор, сурово

сказал:

- Ну, давай о деле... Что из товаров моих возьмешь и сколько

наживы дашь, а реестр - вот он... За что мне достались - сам видишь,

исправницкая печать стоит.

Сумрачная и оттого, казалось, еще более тесная изба, как бы

светившаяся печальными глазами молчаливых женщин, становилась все

более невмоготу, и Шелихов, спеша закончить торг, быстро согласился на

пятьдесят копеек наценки на рубль затрат. Подписал запродажную со

всеми поправками, сделанными приказчиком в свою пользу против

хозяйских интересов, и ушел искать себе пристанище, чтобы обосноваться

до установления зимнего пути по Пенжинскому заливу.

Искал долго и наконец вошел с Кучем в курную избушку пономаря

тигилской церквушки. В церквушке наезжий поп раз в два-три года

отправлял необходимые для населения требы.

- Здоров... Ох, черт! - оборвал Шелихов приветствие, переступая

порог и нагнув голову, после того как стукнулся о провиснувшую

притолоку.

Пономарь, напряженно вглядывавшийся в какое-то растянутое на его

ногах тряпье, неторопливо поднял голову - оголенный, без единого

волоска, желтый череп - и равнодушно, не выражая никакого любопытства,

оглядел вошедших.

- Что ж, живи!.. - вздохнул он, выслушав намерение Шелихова

расположиться в его избе. - Места не пролежишь. Только не обессудь,

кормить нечем... Не то что собак для разъезда - бабы содержать не

могу...

- То-то и хорошо, свято живешь! А корма есть, за мной и ты,

дедка, сыт будешь... Одна тебе забота: лучины наготовь, читать, писать

буду...

Выцветшие глаза пономаря на мгновение засветились огоньком

любопытства. Он вдруг повеселел и сказал:

- А ты, видать, грамотный и письменный. - Старик поскреб лысину и

добавил: - Ладно, наготовлю лучинушки. Мне-то она без нужды, так

темным и доживаю свой век. В требах наизусть подсобляю, поп не ругает,

ежели и совру чего, а камчадалу все одинаково, что ни наговори, лишь

бы нараспев али скороговором...

- Да сколько же тебе годов, дедка? - заинтересовался мореход. - И

отколь взялся-то ты тут, да и зовутка твоя как будет?

Пономарь оперся руками о стол, подумал, глядя на окно, и ответил:

- Не упомню годов-то своих... много! Одно знаю, прибыли мы сюда,

немало народа, из города, из самого Питербурха, с господами Лужиным и

Евреиновым. При блаженныя памяти анпираторе Петре Алексеевиче я в

канонирском звании ходил, и было мне тогда от рождения годков

тридцать... Вот и сочти! Послали нас господа Лужин и Евреинов под

Анадырем как-то на разведку, а в разведке той коряки меня стрелой

уязвили и в полон взяли, но не убили... До седых волос у них дожил, а

на старости ушел и вот тут проживаю, смерти жду... А зовутка моя

теперь мне и вовсе не надобна, зови хоть Иваном али как тебе

сподручней... Ох, грехи, грехи наши, прости господи!

Судьба "дедки Ивана", этого вынырнувшего в столь дикой глуши

обломка петровских времен, поразила морехода. Корма до отвала и

крепкий чай с леденцами, к которым дедка Иван, как все старые люди,

питал непобедимое пристрастие, расположили старика к мореходу,

Полтора месяца пришлось Шелихову просидеть в Тигиле в ожидании,

пока заледовеет море и установится санный путь через залив на

сибирскую сторону. Вынужденный досуг мореход при свете лучины заполнял

писанием либо отчета о своем путешествии, либо различных "лепортов" по

начальству и распоряжений по делам колоний. Дедка Иван часами сидел

неподвижно под шестком у печки, менял лучины и обуглившиеся гасил в

бадейке с водой.