Он победит версты, сколько бы их ни было, Куч доставит Ше-лиха в

Охотск живым... Горделивая усмешка пробегала по лицу индейца каждый

раз, когда он, преодолев очередной снежный намет, вырывался на менее

трудную дорогу.

Истощенные дальней тяжелой дорогой псы еле тащились.

На речке Ине, верстах в ста от Охотска, попали в затяжную пургу

и, закопавшись в снег, просидели неделю, не двигаясь с места. Собачьи

корма вышли, и человечья пища иссякла. "Неужто под самым домом

погибнуть доведется? - думал Шелихов. - Как зайцу в яме тундровой..."

А на седьмой день отсидки под снегом прошептал:

- Замерзаю... Ног не чую...

От истощения - пищи становилось все меньше - и лежания в луже

застывающей под ним крови, - а кровотечение из-за беспрестанных

толчков в дороге возобновлялось несколько раз, - у Шелихова начали

стынуть ноги, несмотря на все меха, наваленные на него Кучем.

Выбравшись из-под снега, Куч увидел, что пурга утихает. После

этого он три раза с наскоро освежеванной собачиной возвращался в

сохранивший их сугроб. Убив трех собак, Куч накормил остальных и

ослабевшего Шелихова. Сам же довольствовался только свежей кровью

зарезанных псов.

Затем наложил постромки на семерку самых сильных собак, везших

нарту Шелихова, и, двигаясь возле нее легкой рысцой, тронулся в путь.

Надо было одолеть последние сто верст, остававшиеся до Охотска и

пирогов Натальи Алексеевны.

27 января 1787 года видавшие на своем веку разные виды охотчане

приметили невдалеке от города необыкновенного меднокрасного человека.

Спотыкаясь и падая, человек этот волок вдоль берега по льду нарты с

чем-то неподвижно тяжелым, лежавшим на них и тщательно укрытым мехами.

Следом плелась, едва передвигая лапы, тощая и одичавшая собака.

Куч встретил бежавших к нему людей с тревожным недоверием, и те,

ринувшись на лед навстречу незнакомцу, остановились перед наведенным

на них ружьем Куча. Такого меднолицего охотчане доселе еще не видали и

струхнули перед "краснокожей образиной".

- Кто такие, что надо? - спрашивал Куч, держа ружье наготове и

смотря на столпившихся людей.

- А ты кто?.. Из каких будешь?.. Мертвяка куда тащишь? -

оправившись от неожиданности, угрюмо откликнулись охотчане, угадывая

под мехами, наваленными на нарту, очертания человеческого тела.

- Я - Куч, атаутл, сын волка и орлицы морской...

- Ишь ты... знатного роду! - насмешливо отозвался кто-то из

обступивших Куча людей. - Оно и видать, что волчий сын... А на нартах

что у тебя?

- Но-но, - важно ответил Куч, - трепещите! Это "мой господин -

великий тойон Ше-лих... Он бежит в Охоцку к жене своей, а имя ей

На-та-шен-ка!.. На-та-шен-ка! - повторил он еще раз внушающе. - У нее

пироги есть будем...

Охотчане были людьми, которых не могло остановить ружье в руках

одиночки, но они угадывали какой-то смысл и правдивость в словах

краснолицего человека. Неизвестно, чем могла бы кончиться неожиданная

встреча, но тут зашевелилась меховая куча на нартах и из нее выглянуло

смертельно бледное лицо, неузнаваемое в склеенных кровью клочьях буйно

отросшей бороды. Куч, поддерживая жизнь Шелихова, как и свою, сырым

собачьим мясом, в последние дни пути перерезал всех собак, а нарты

тащил на себе, с неимоверными усилиями одолевая по пять - десять верст

в сутки.

- Это я, ребята, я!.. Григорий... Шелихов... - свистящим шепотом

проронили спекшиеся губы. - Скорей... домой доставьте. Этот варвар, -

человек на нартах указал глазами на Куча, - снежку... подать не хотел

и пса пристрелить... отговаривался...

Куч не понимал слова "варвар", но жалобу Шелихова на то, что он

не позволял мореходу удовлетворять жажду снегом и не пристрелил

случайно упущенного из рук пса, который теперь плелся за ним, понял.

- Нельзя снег пить, когда крови мало и здесь пусто, - хлопнул

себя индеец по глубоко запавшему животу. - Смерть! И пуля осталась

одна, ее нельзя тратить на пса... Я берег ее для человека или зверя,

от которых должен был защищать его жизнь или тело! - Куч, как бы в

доказательство своей правоты, вертел над головой ружье, заряженное

последней уцелевшей у него пулей.

Как ни грубо упрощенными были представления охотчан о чувстве

товарищества, следуя которому человек в тяжких испытаниях, насылаемых

иногда суровой природой Севера, разумно помогает другому, - они все же

чутьем стали на сторону неведомого краснолицего человека, едва

державшегося на ногах.

- Ладно, опосля разберетесь, кто кому виноват... В ноги, хозяин,

поклонишься человеку этому, что тащил тебя на себе и снегом твою жизнь

не докончал... Ну, мужики, впрягайтесь, выручим кормильца нашего

охотского, не дозволим задубеть на глазах крестьянских... Свозили

богатства его, свезем и хозяина! Ведро винца за тобой, Григорий

Иваныч... Э-эх, наддай! А ты, крашеный, от нас не отставай...

Варнаки немало в прошлом поработали на складах и кораблях

Шелихова и привыкли видеть в нем покладистого работодателя.

Шутки-прибаутки, смех охотских варнаков напомнили Кучу

зверобоев-добытчиков из оставленной на Кыхтаке ватаги Шелихова.

"Союзные нам люди, довезут нарты куда следует", - подумал Куч,

сбрасывая лямку с плеч, растертых под мехом парки* до живого мяса. (*

Меховая рубашка.)

- Силен и зол краснорожий чертушка! - уважительно подшучивали

варнаки над Кучем, над легкой иноходью индейца, который передвигался

вслед за нартами по глубокому снегу с зажатым подмышкой тяжелым

ружьем. - И сколько, поди, переходов с этаким грузом осилил! Занятной

человяга!..

Бездомовные, круглый год ходившие в жалком отрепье варнаки

представляли собой рабочую силу в Охотске на портовых работах, из них

же пополнялись зверобойные ватаги некоторых купеческих судов,

выходивших из Охотска в неведомые просторы океана на поиски морского

зверя.

В безморозное время года варнаки жили вольными артелями, ночуя

где придется, а зимой собирались в "скиту" - кабаке известной всем

охотчанам Растопырихи. Ей они обязывались отапливать кабак своими

силами. Случайно наткнувшаяся на обессилевшего Куча партия бродяг и

"выбежала", как они говорили, в окрестности Охотска на поиски дров для

простывшего кабака.

Варнакам предстояла тяжелая работа - в лесах, вырубленных вокруг

Охотска на корабельные надобности, найти и свалить плохими топорами

несколько подходящих елей или берез да волоком, а то и на плечах

дотащить их по глубокому снегу до дверей кабака, а там порубить и

протопить огромную избу.

Варнаки и не подозревали, глядя на легкую поступь и

каменно-спокойное лицо индейца, как укорял себя в душе Куч за

слабость, проявленную перед людьми, когда он, не зная, что находится

уже вблизи Охотска, отсчитывал последние шаги, оставшиеся ему и

Шелихову в жизни, и даже готов был рискнуть последней оставшейся пулей

- прицелиться в тащившегося в недоверчивом отдалении пса. Допустима ли

такая слабость в воине великого племени колошей-кухонтан?

Да варнакам, впрочем, было и не до Куча. Впрягшись в нарты

Шелихова, они уже обвиняли друг друга в излишнем мягкосердии.

- Ишь, размякли! Вместо дров купца обмерзлого к бабе на печь

взялись доставить... Он те не размякнет, когда ты за хлебом к нему

постучишься. Эх, слюни-люди! - корил товарищей матерой, но внешне

неказистый, небольшого роста и сухопарый варнак Хватайка, бежавший в

кореню так, что от него пар валил.

Хватайка был непримиримым врагом купцов, чиновников и вообще всех