людей не варнацкой жизни.

- Растопыриха без дров и в холодную избу не пустит. У купца,

скажет, и грейтесь. Купеческий рубль тяжелей исправницкой плети,

сопливые! Забыли, как этот самый обмерзлый за полтину в день души наши

покупал с рейда через бар корабли разгружать?! Сколько народу кажинную

осень гибель свою там находит!.. Ей-слово, слюни, а не люди! - хрипел

Хватайка, прибавляя ходу.

До Шелихова долетали злые слова Хватайки, и мореход, лежа под

мехами, опасливо прощупывал подложенный в головах кожаный мешочек, в

котором было более десяти тысяч рублей ассигнациями, наторгованных на

Камчатке. Доведаются варнаки - не задумаются прирезать и ограбить

безохранного купца. Но вскоре сам устыдился своих опасений, когда

услышал чей-то веселый и крепкий голос.

- Гляди-ка, братцы, Хватайка на купца рычит, а сам, что

кобель-вожак, хвост распушив, под нартами расстилается, ажно пар над

ним курится!.. Я так смекаю: находка наша - не простецкий купец

мороженой, а человек с понятием... Слыхали, как Пьяных, корабль

приведши, у Растопырихи куражился, чего они в Америке накуролесили?

Доставим цела-невредима, он за награждением не постоит - всю зиму с

вином будем, а по весне... в компанионы к нему припишемся, в море

выйдем... за долей, за волюшкой!.. Беспременно этому человеку пособить

надо!..

Вот эти-то слова и успокоили купца. Однако, как непонятный урок,

они в то же время не довели открывателя Америки до самого необходимого

ему сознания - что только в народе, как бы ни был затоптан ногами

сильных человеческий образ таких вот варнаков, может найти он,

мореход, почву и опору для своей Славороссии.

Америка - Славороссия! Его Славороссия, о ней уже говорят в

народе, к ней стремятся люди, - мельтешились в голове Шелихова

несвязные, но радостные мысли, и под разбойный присвист варнацкой

ватажки его впервые за два месяца пути охватило чувство блаженного

покоя и полной безопасности.

Наконец замелькали приземистые деревянные строения Охотска.

Варнаки с большим бережением протащили нарты с Шелиховым по вкривь и

вкось расползающимся улицам городка. Улицы были завалены отбросами

зимнего сидения горожан по избам.

"Чего это шумуют варнаки?" - услыхав гомон человеческих голосов

на улице, с опаской думали старожилы и с ленивым любопытством

старались что-нибудь разглядеть в щель примерзнувших к подоконнику

волоковых оконцев.

- Везут на нартах чего-то, не иначе - медведя убили и к

шелиховским амбарам волокут... Продать или на водку выменять, -

уверенно рассказывали бабы, выскочившие на мороз поглядеть на

варнацкий поезд.

- Чего тащите, охотники? - спрашивали они варнаков.

- Шелиховой Наталье медведя приволокли... Гулять у нее будем! -

отшучивались варнаки.

Наталья Алексеевна в жарко натопленной избе, распустив застежки

сарафана, кормила грудью трехмесячного сына.

- Батя летом вернется, а Ванюшка большой будет, гукнет, пузырь

выпустит и скажет: "Батя, здоров будь, батя, - шепотом занимала она

сына. - Нашего, мол, полку, батя, прибыло... Теперь втроем Америку

воевать будем... Я, Ванюшка, ты да мамонька... А мамка тебя, батя, не

пустит, а без мамки и я никуда ни ногой... Так и знай, батя!" -

теребила она пальцы на дрыгающей ножке мальца.

- Отворяй дверь, хозяюшка! - закричали под окном храпы. -

Знатного зверя мы к тебе приволокли! Хозяина доставили! Выставляй

ведро вина, не то к Растопырихе свезем и на водку обменяем! -

выкрикивали на улице варнаки, предвкушая угощение и тепло в

шелиховской избе.

Все это было так необыкновенно и неожиданно, что Наталья

Алексеевна замерла - и от страха и от радости.

- Люди! Ох, где вы, люди? Слышите, Григорий Иванович прибыл!

Встречайте! - вскричала она не помня себя. Но так как в избе никого не

было и никто услышать ее не мог, она выскочила на крыльцо в одном

сарафане да еще и с полуголым младенцем на руках.

Варнаки толпой стояли у крыльца, топтались в снегу и толкали друг

друга, чтобы только согреться, - полуодетые и полуобутые. А над

нартами высилась мощная фигура Куча. Меднокрасное лицо его от

вынесенных в дороге лишений было неузнаваемо: заострилось, почернело,

и сверкали одни только белки глаз да зубы. В ногах индейца под

откинутыми мехами виднелось какое-то белое, испачканное кровью

пятно...

- Гришата! - кинулась к нему с младенцем Наталья Алексеевна,

скорей догадываясь, чем узнавая дорогое ей лицо. - Пу-сти-ите! -

закричала она, неистово вырываясь из чьих-то подхвативших ее крепких

рук.

- Простынешь!.. Ишь ведь как на морозище выскочила и дите

убивает! - гудели над ней хриплые голоса варнаков. - Иди в избу, живой

купец твой... не кричи дуром, не кусайся!.. Дракой беде не пособишь!

Кузьмина женку призови, она живо мужика твоего на ноги поставит...

Ишь, сомлела, шалая... Возьмите, братцы, у нее младенца!

Храпы ввели Наталью Алексеевну в избу. Вожак артели Хватайка

выпростал из-за пазухи своего худого азяма едва завернутое в

свивальник тельце ребенка, подошел к подвешенной у печи берестяной

люльке, положил в нее младенца, пощелкал перед его носом пальцами,

гукнул несколько раз и смущенно отошел, когда дитя заливчато

расплакалось.

Варнаки наперебой рассказывали Наталье Алексеевне о своей

недавней встрече с Кучем, на себе тащившем нарты, и о том, как они

догадались пособить ее хозяину в приключившейся с ним беде.

- Мы хозяина твоего везем, а он, чертушка крашеный, рядком бежит,

ружьем его оберегает...

Дождавшись прихода знахарки Кузьминихи, единственного лекаря на

весь Охотск, - за ней сбегал кто-то из их артели, - варнаки сочли свою

задачу выполненной и гурьбой вывалились из теплой избы в ночь на

мороз, не обмолвившись перед захлопотавшейся Натальей Алексеевной ни

единым словом о водке и горячих пельменях, которых ожидали в награду

за доставку хозяина домой.

Так мореход Шелихов, с верным Кучем, вернулся к пирогам Натальи

Алексеевны, покрыв за семьдесят дней свыше тысячи верст непроходимого

в разгаре зимы пути из Тигила в Охотск.

Глава третья

1

Старуха Кузьминиха вылечила обмороженные ноги Шелихова.

- Ламут тебя зазубринами копья и спас, - веско сказала знахарка.

- Разворотили рану, кровь из жил и сошла, не загноят ноги теперь...

Только ты уж потерпи!

Несколько дней продержала она морехода на холодной половине дома,

оттирала ступни снегом и заворачивала в тряпицы с ей одной известными

и многократно испытанными мазями. Откармливала жирами с медом,

кашицами из ягод и обильно поила таинственными травяными отварами.

Только через неделю позволила Кузьминиха внести морехода с

окровавленными и заструпившимися ногами в теплую избу. А через месяц

Шелихов в пимах, засыпанных мелкорубленной болотного запаха травой,

хлопотал в складах компании над сортировкой и разделом промысла.

Накопленные вековым опытом народа лечебные средства, - а их

хорошо знала Кузьминиха, - избавили Шелихова от неизбежной, казалось

бы, гибельной гангрены. За свое еще более отважное, чем плавание в

Америку, странствование по морскому льду из Тигила в Охотск мореход

заплатил оставшимся на всю жизнь "стеснением в груди" и утратой

способности к пляске, которой он протоптал дорожку к сердцу Натальи

Алексеевны. Только об утрате этого былого молодечества он единственно,

кажется, и сожалел.

За время трехлетнего странствования Шелихова в заокеанские земли

Охотску выпали большие перемены. Охотский комендант полковник