старца, которого выехал провожать до перевала через Уральский хребет.

Селивонов дослужился до немаловажного в Сибири чина статского

советника. При Соймонове Селивонов, в интересах родного края, переехал

из Тобольска в Иркутск и продолжал здесь службу "под Якобием". Якобия

он считал самодуром и знал, что тот давно уже окостенел в

воспоминаниях о своей молодости при дворе Анны Ивановны. Блеску этого

двора Якобий способствовал как собственным "итальянским" оркестром из

русских крепостных, так и ревностным исполнением должности

церемониймейстера в тех грубых и немецки безвкусных празднествах и

развлечениях, которым предавались царица и ее фаворит Бирон. Якобий,

избавившись при Селивонове от непосильного для себя труда вникать в

беспокойные дела огромного края, так уверился в великом уме и

преданности своего правителя дел, что подписывал подаваемые

Селивоновым бумаги не читая. Капризничал редко и только в тех случаях,

если его "отрывали от дела". А дело у Якобия было одно-единственное -

репетиции оркестра, когда он, держа смычок деревянными пальцами,

пиликал на скрипке, пытаясь под льстивые восклицания вертевшегося

около него маэстро Реббиа передать музыкантам воздушную мягкость особо

нравившейся фиоритуры.* (* Сложные орнаментальные украшения мелодии,

обязательные в музыке XVIII века)

- Чем же я, Григорий Иванович, в нужде твоей пособить могу? -

спросил Селивонов, выслушав с интересом пространный рассказ Шелихова и

о плавании в Америку, и о вывезенном оттуда богатстве, и о ссоре при

дележе промысла с компанионами. Мореход не преминул расписать и

перспективы, раскрывавшиеся перед Россией и в особенности Сибирью.

- Приморской страной станет наша Сибирь, над самым большим морем

вселенной! - убежденно заключил Шелихов свой рассказ.

- Исполать, ваше здоровье! Тогда и ты к королям в кумовья

влезешь, голой рукой тебя не возьмешь, - усмешливо отозвался

Селивонов. - Выкладывай до конца начистоту, ко мне за какой,

надобностью пришел, Григорий Иванович?

- Токмо до престола с обидою моей помогите дойти, псов

компанионов моих уймите... Мне срока не осталось: как вскроется Лена,

беспременно, пока я делу хозяин, в Охотске должен быть - "Святителей"

за море с припасами вырядить, чтоб людей, на Кыхтаке мной оставленных,

от гибели избавить, а там... там видно будет, - сказал Шелихов и

поставил на стол изрядный пакет, завернутый в кожу и перевязанный

бечевой.

- Это что? Зачем поспешаешь? - нахмурился Селивонов, думая, что

Шелихов, по купеческому обыкновению, подносит ему авансом "посулы",

общепринятые в сношениях деловых людей с властью.

- Единственное достояние, коему я хозяин, чем должен любезному

моему отечеству и чего никогда сполна оному заплатить не могу... Здесь

все, Михаил Иванович! - перевел дух Шелихов, укоряя себя за то, что по

совету Натальи Алексеевны, встречавшей Селивонова в доме деда, пришел

к большому чиновнику с пустыми руками. - Вот все, что я приобрел в сем

путешествии, какие замечания учинил и сделал распоряжения...

Суровость с лица Селивонова сошла, он внимательно посмотрел на

смущенного морехода и с интересом начал разбирать пачку документов,

читая вслух:

- "Журнал плавания"... "Карта плавания"... "План островам"...

"План крепостям"... "Наставление по отбытии моем за общей нуждой в

Охотский порт оставленному со властью хозяина над всеми трех судов

компании нашей российскими людьми главному правителю Константину

Алексеевичу Самойлову"... "Записка, какого роду план быть должен в

рассуждении торговли с англичанами"... - Тут правитель канцелярии

тонко усмехнулся: - Здорово вонзил: "дабы других наций подданные не

могли входить в пользы, отечеству нашему принадлежащие"! Умно делаешь,

Григорий Иванович, что писанием многотрудным не поленился первородство

наше на земле неведомой закрепить. Непреложное свидетельство трудов и

доблести российской потомству оставляешь! - крякнул Селивонов. - На

неделю чтения хватит, чтобы вникнуть...

- Мои труды довольно вознаграждены будут, когда из сего может

последовать польза обществу! - скромно отозвался Шелихов, не без

задних мыслей приняв такое полное и лестное признание своих

мореходческих заслуг. Он понимал, что это первая и важнейшая ступень к

силе, славе и богатству.

- Добро, добро! Разберусь, - заключил Селивонов. - Даю тебе

роздых, чтобы "Святителей" твоих поскорее отправить в Америку для ради

спасения пребывающих там русских людей. Ну, а для спокойствия в твоих

делах, дабы компанионы тебя без тебя не женили на пустой суме, -

проговорил он с усмешкой, но внушительно, - подай сей же час прошение

совестному судье иркутскому Петру Яковличу Резанову. Проси разобрать

твое дело человеколюбиво и с отвращением от угнетения. До решения же

на амбары с промыслом печати наложим... Распоряжение на это от имени

его превосходительства я изготовлю. Будешь впредь советов моих

держаться - в Петербург тебя отправлю и в люди выведу... До

свиданьица, ваше здоровье!

Григорий Иванович не чувствовал под ногами земли, когда

возвращался домой. В мыслях его была Наталья Алексеевна, ее сияющие

радостью глаза, с которыми она будет слушать его рассказ о торжестве,

доставленном ему забавной выдумкой о спасенных скрипках

самодура-губернатора. "Кто умен, все угодья в нем", - самодовольно

думал Шелихов о себе, оправдывая поступок, вызвавший насмешки Натальи

Алексеевны. Неприятны же мысли о наказании, понесенном злополучными

музыкантами, как бы оплатившими своими спинами вмешательство в его

дело Селивонова, смягчались сомнительным утешением горькой народной

мудрости: не за то Сеньку бьют, что краюху съел, а за то, что укрыть

воровства не сумел.

Печати совестного суда, наложенные на амбары по красноречивому

прошению Шелихова о пересмотре кабального договора, испугали Голикова

и Лебедева. В этом они усмотрели прежде всего утрату расположения

властей к себе, а стало быть, и к своей дальнейшей откупной и торговой

деятельности. Селивонов в подписанном губернатором распоряжении

обстоятельно указал на многочисленные нарушения, допущенные

компанионами в оснастке и снаряжении отправленных в плавание судов,

отчего мореходы "в поисках выгод отечеству и прославления имени

российского не токмо достоянием, но и животом своим поплатились".

- Мошенник Гришка под сильную руку встал, того и гляди как бы

вовсе по миру не пустил! - возмутился Голиков и первым пошел на

уступки, вспомнив, как его дядюшка, Иван Иванович Голиков, курский

купец, занимавшийся винными откупами, был осужден за злоупотребления

на ссылку в Сибирь. Помилованный по случаю открытия в С.Петербурге

памятника Петру I, он дал клятву написать историю царствования Петра и

уже выпустил первые 12 томов "Деяний Петра Великого", большое собрание

разных архивных документов, писем и сказов о Петре.

- Это только вообразить себе надо, - говорил Иван Ларионович с

трусливым отвращением, - двунадесять книжищ... бр-р!

Судьба умного и хитрого дядюшки, искупающего былые грехи откупа

таким тяжелым и предосудительным для купца трудом, страшила Ивана

Ларионовича Голикова. Он разошелся с упершимся на своем Лебедевым и

заслал к Шелихову людей для переговоров об условиях как примирения,

так и будущего полюбовного использования американской землицы.

Но Шелихов, поняв, какая выгода проистекает для него из разрыва