голову. Войдя в общество людей, видевших дорогу к жизни только в
скупом и скучном накоплении - "копейка рубль бережет", - Григорий
Шелихов проникся к ним презрением. С дворянством не сошелся - случая
не представилось, да и своим достоинством поступаться не умел. Так и
дошел в одиночестве до того, что мысленно все чаще стал сравнивать
себя с одиноким несокрушимым морскими бурями кедром - таким, как тот,
который мореход видел однажды на пустынном американском берегу.
Вершина этого кедра стала забывать, чем она обязана корням и
побегам подножия, сдерживающим под кедром почву.
В конце восемнадцатого века среди сибирских простых людей в дикой
глуши далекого востока России народная молва охотно подхватила и
высоко подняла имя отважного морехода и землепроходца Григория
Ивановича Шелихова. В открытой им никому неведомой и вольной стране
одни надеялись найти приют и выход из беспросветной нищеты и унижения
- "там вздохнем, без пачпорта и подушных жить будем", другие же в
удаче Шелихова и его первых сподвижников видели осуществление
собственных затаенных мечтаний и возможностей - "и нас господь
крепостью, мужностью и разумом не обидел, найдем и мы себе долю".
Много людей из низов искали случая примкнуть к делу Шелихова, чтобы
своим самоотверженным трудом и отвагой подкрепить сотню шелиховских
удальцов, пробравшихся в Америку. Эти люди мечтали обстроить, запахать
и отстоять для России новые американские владения.
4
Храпы и хозяин поначалу были довольны друг другом. Шелихов
ежевечерне расплачивался с ними, выдавая по полтине за день, хотя в
иные дни люди и не работали, а вылеживали на песке под скупым солнцем
и еще чаще под опрокидываемыми при дожде баркасами. Храпы стоически
отклоняли самые выгодные предложения охотских жителей - "до спаса
поработаешь, зиму в тепле продержу и кормить буду" - и еще более
заманчивые посулы вербовщиков Биллингса, который подбирал команды на
суда снаряжаемой на Алеутские острова экспедиции.
- Мы в поход готовы, хоть на край света, но не под мундирным
мореходом, - отвечали храпы к вящему удовольствию Шелихова и после
вечерней получки гурьбой валили в кабак Растопырихи послушать
"соловья".
Такое прозвище получил бывалый мореплаватель Прохор Захарович
Пьяных.
Потомок вологодских лесовиков, в конце семнадцатого века под
предводительством Владимира Атласова добравшихся до Камчатки и
открывших миру эту вулканами покрытую страну, Пьяных считал себя
кровным русаком, хотя внешность его свидетельствовала о неизгладимой
примеси с материнской стороны ительменской туземной крови. Карие, как
крупные кедровые орехи, глаза под нависшим надлобием, грива русых
волос над желтым, взрытым оспинами лицом падала на крутые плечи
приземистого тулова - в груди поперек себя шире.
На свои широченные плечи - верхнюю палубу, как он их называл, -
Прохор Захарович легко вскидывал "четверть соли" - десятипудовый куль
- и с ним по зыбкой доске всходил на борт корабля. С тушей убитого на
охоте оленя, присвистывая снегирем, он перепрыгивал через глубокие,
кипятком кипящие ручьи, прорезающие подножия действующих сопок, и шел
себе как ни в чем не бывало. От людей, с которыми говорить не хотел,
отделывался тем, что пожимал плечами: не понимаю, мол, о чем речь, и
прибегал к свистящему и шипящему ительменскому языку, а на нем не
разговоришься.
На побережье Охотского моря, до самого Гижигинска, и на обоих
берегах Камчатки, восточном и западном, все от мала до велика знали
Прохора Захаровича Пьяных как желанного и занятного гостя в каждой
избе и яранге: Пьяных, как никто, умел расцветить мрак темных жилищ
Приполярья рассказами о странствиях и приключениях во всех широтах
Великого океана.
До отхода в поворотное плавание на Америку Пьяных устроился в
кабаке Растопырихи, как в своей штаб-квартире. Не преследуя никаких
целей, кроме услаждения себя во хмелю приятными разговорами, Прохор
Захарович всегда встречал среди храпов внимательных слушателей. Чудеса
и приманки американского рая, открытие которого он приписывал себе и
гордился тем, что "первый увидел и закричал "земля", не то бы прошли
мимо", увлекали людей.
- Не жизнь, а райское житие, - говорил Пьяных. - Рыба, звери сами
в руки идут, птицы видимо-невидимо, есть и такие... серенькие, что не
худо поют, вроде будто соловушки. Коренья - репа наша, к примеру, -
сажали - в голову вырастает. Американцы, алилуты, чугачи и какие там
еще есть - люди рослые, становиты, больше круглолицы и живут до ста
лет. Женщины, - причмокивает "соловей", - удивительные! Подбородки,
грудь и плечи так раскрашены, будто косынки шитые, ходят босы, но
чисто, для того умываются своей мочой, а потом водою. К нашему брату,
особенно ежели кто русявый и бородатый, привязчивы. Одна такая, в губе
фунтовая колюжка, в носу кость рыбья - дворянка, значит, по-ихнему, -
ко мне пристала... Страсть ласковая! - не смущаясь общим хохотом,
солидно умозаключил Захарыч. - Хвори обнаковенной не знают, кроме
примеченной... венерической, завезли треклятые китобои иностранные...
Они в те края нет-нет и забегут! Пуще жизни любят эти дикие в гости
ходить и гостей принимать, пляски плясать, и первая почесть на пиру в
том, что подносят холодную воду... Налей-ка, Родионовна, чепурашечку
за алилутов простодушных выпить, вольготная там жизнь! - и Пьяных в
волнении от своих воспоминаний, подогретых изрядной долей хмеля,
бросил чарку в подол Растопырихи. Та восседала на куче юколы под
выставленной на середину кабака бочкой водки.
- Чего же ради ты в раю этаком остаться не соблазнился, по морям
колесишь, утопления ищешь? - усумнился в прелестях американского рая
артельный староста Лучок Хватайка. Полное его имя Лука, но по причине
малого роста и едкости характера Хватайку никто не удостаивал этого
полного имени. - Гоняет тебя купец твой, Шелихов...
Пьяных опрокинул очередной стаканчик, обтер усы и не сразу
ответил.
- Это ты, - крикнул он, покосившись на Хватайку, - не можешь
понимать. Я - мореплаватель, меня и мамка в баркасе под Камчаткой в
бурю родила. Оттого не положено мне на суходоле, хотя бы и в ягодах, с
бабами сидеть, на суше я цинготной болезни подвержен... А чем в
Америке для прочих людей не вольная жизнь? Двести рублей на год
жалованья хотя бы такой безмозглый, как ты, получает, да компанейский
полупай - Григорий Иваныч всех в компанионы записал, кто в прошедшее
плаванье с ним пошел, - пять сот рублей вытянет, а ежели в рубашке
родился, и в тысячу обозначится. Пять годков, велик ли срок, отбыл -
купцом возвернулся...
- Видели, каких ты из нашей породы обратных купцов привез, - не
унимался Хватайка, - с цингой и в вередах, хватит пакости на полный
пай... Нет, Прохор Захарыч, напрасно ты народ сказками американскими
смущаешь, разве что заплачено тебе...
- Ты кто т-таков? - вытаращился на Хватайку Пьяных. - Ты в
Америке был, чтоб в моих словах сомневаться и марать?..
- Да зачем мне трудиться-то марать, - насмешливо возразил
Хватайка, - купцы, куда бы они ни втерлись, сами все замарают, и
чиновники к этому делу печать гербовую приложат да отпишут - все,
дескать, по закону...
Споры Хватайки с Пьяных не всегда разрешались мирно. Храпам не
раз приходилось выручать мелкорослого и тщедушного Лучка из могучих
рук вошедшего в раж Захарыча. Другому храпы не спустили бы неуважения