я обедаю дома.

У меня, конечно, снова накопилась куча книг, и ты с удовольствием,

вероятно, порылась бы в них. Надеюсь, что наступит время, когда это будет

возможно.

Иногда я очень беспокоюсь о тебе. Не потому, что с тобой может что-либо

случиться, а потому, что ты одна и так далеко. Я постоянно спрашиваю себя --

должна ли ты это делать? Не была ли бы ты счастливее без меня? Не забывай,

что я не стал бы тебя упрекать.

Вот уже год, как мы не виделись, в последний раз я уезжал от тебя

ранним утром. И если все будет хорошо, то остался еще год.

Все это наводит на размышления, и поэтому пишу тебе об этом, хотя лично

я все больше и больше привязываюсь к тебе и более, чем когда-либо, хочу

вернуться домой к тебе.

Но не это руководит нашей жизнью, и личные желания отходят на задний

план. Я сейчас на месте и знаю, что так должно продолжаться еще некоторое

время. Я не представляю, кто бы мог у меня принять дела здесь по продолжению

важной работы.

Ну, милая, будь здорова!

Скоро ты снова получишь от меня письмо, думаю, недель через 6. Пиши и

ты мне чаще и подробней.

Твой Ика.

Октябрь 1936 г.

Моя милая К.!

Пользуюсь возможностью черкнуть тебе несколько строк. Я живу хорошо, и

дела мои, дорогая, в порядке.

Если бы не одиночество, то все было бы совсем хорошо.

Теперь там у вас начинается зима, а я знаю, что ты зиму так не любишь,

и у тебя, верно, плохое настроение. Но у вас зима по крайней мере, внешне

красива, а здесь она выражается в дожде и влажном холоде, против чего плохо

защищают и квартиры, ведь здесь живут почти под открытым небом.

Когда я печатаю на своей машинке, это слышат почти все соседи. Если это

происходит ночью, то собаки начинают лаять, а детишки -- плакать. Поэтому я

достал себе бесшумную машинку, чтобы не тревожить все увеличивающееся с

каждым месяцем детское население по соседству.

Как видишь, обстановка довольно своеобразная. И вообще тут много

своеобразия, я с удовольствием рассказал бы тебе. Над некоторыми вещами мы

вместе бы посмеялись, ведь когда это переживаешь вдвоем, все выглядит

совершенно иначе, а особенно при воспоминаниях.

Надеюсь, что у тебя будет скоро возможность порадоваться за меня и даже

погордиться и убедиться, что "твой" является вполне полезным парнем. А если

ты мне чаще и больше будешь писать, я смогу представить, что я к тому же еще

и "милый" парень.

Итак, дорогая, пиши. Твои письма меня радуют. Всего хорошего.

Люблю и шлю сердечный привет -- твой Ика.

1 января 1937 г.

Милая К.!

Итак, Новый год наступил. Желаю тебе самого наилучшего в этом году и

надеюсь, что он будет последним годом нашей разлуки. Очень рассчитываю на

то, что следующий Новый год мы будем встречать уже вместе, забыв о нашей

длительной разлуке.

Недавно у меня был период очень напряженной работы, но в ближайшее

время будет, видимо, несколько легче. Тогда же было очень тяжело. Зато было

очень приятно получить от тебя и несколько строчек от В. Твои письма

датированы августом и сентябрем. В одном из них ты писала, что была больна,

почему же теперь не сообщаешь, как твое здоровье и чем ты болела. Я очень

беспокоился о тебе. Поскорее сообщи о своем здоровье. За письма же сердечно

благодарю. Я по крайней мере представляю, где и в каком окружении ты живешь.

Месторасположение твоей квартиры, видимо, очень хорошее.

Ты, наверное, удивишься, что у нас здесь сейчас до 20 градусов тепла, а

у вас теперь приблизительно столько же градусов мороза.

Тем не менее я предпочитал бы быть в холоде с тобой, чем в этой влажной

жаре.

Ну всего наилучшего, милая, мне пора кончать. Через два месяца получишь

снова весточку от меня, надеюсь, что более радостную.

Ты не должна беспокоиться обо мне. Все обстоит благополучно.

Целую тебя крепко, милая К.

1938 г.

Дорогая Катя!

Когда я писал тебе последнее письмо в начале этого

года, то был настолько уверен, что мы вместе летом проведем отпуск, что

даже начал строить планы, где нам лучше провести его.

Однако я до сих пор здесь. Я так часто подводил тебя моими сроками, что

не удивлюсь, если ты отказалась от вечного ожидания и сделала отсюда

соответствующие выводы. Мне не остается ничего более, как только молча

надеяться, что ты меня еще не совсем забыла и что все-таки есть перспектива

осуществить нашу, пятилетней давности, мечту -- наконец получить возможность

вместе жить дома. Эту надежду я еще не теряю даже в том случае, если ее

неосуществимость является полностью моей виной или, вернее, виной

обстоятельств, среди которых мы живем и которые ставят перед нами

определенные задачи.

Между тем уже миновали короткая весна и жаркое, изнуряющее лето,

которые очень тяжело переносятся, особенно при постоянно напряженной работе.

На еще при такой неудаче, которая у меня была.

Со мной произошел несчастный случай, несколько месяцев после которого я

лежал в больнице. Однако теперь уже все в порядке и я снова работаю

по-прежнему.

Правда, красивее я не стал. Прибавилось несколько шрамов и значительно

уменьшилось количество зубов. На смену придут вставные зубы. Все это --

результат падения с мотоцикла. Так что, когда я вернусь домой, то большой

красоты ты не увидишь. Я сейчас скорее похожу на ободранного

рыцаря-разбойника. Кроме пяти ран от времен войны, у меня куча поломанных

костей и шрамов.

Бедная Катя, подумай обо всем этом получше. Хорошо, что я вновь могу

над этим шутить, несколько месяцев тому назад я не мог и этого.

Ты ни разу не писала, получила ли мои подарки. Вообще уже скоро год,

как я от тебя ничего не слыхал.

Что ты делаешь? Где теперь работаешь?

Возможно, ты теперь уже крупный директор, который наймет меня к себе на

фабрику в крайнем случае мальчиком-рассыльным? Ну, ладно, уже там посмотрим.

Будь здорова, дорогая Катя, самые наилучшие сердечные пожелания.

Не забывай меня, мне ведь и без того достаточно грустно.

Целую крепко и жму руку -- твой И.

Вскоре после отъезда мужа Екатерина Александровна переехала в

просторную комнату на четвертом этаже большого дома. Она перевезла туда вещи

Рихарда, его

книги. Книг было много, только немецкие издания заняли целый шкаф.

Зорге не знал, что никогда не увидит своей новой московской квартиры.

"Очень часто я стараюсь представить ее себе, -- писал он из своего

далека, -- но у меня это плохо получается".

Он мечтал о доме и по-прежнему ободрял жену надеждой на скорую встречу.

К маленькой посылке, переданной Екатерине Александровне однажды, была

приложена записка от людей, которые привезли вещи, ко не могли с ней

встретиться: "Товарищ Катя!.. Автоматический карандаш сохраните для мужа".

На заводе Катю любили. В ту пору к ней в бригаду привели девчонку,

сироту, совсем юную, приехавшую из глухой вятской деревни. Екатерине

Александровне понравилось, что робкая, не умеющая ни читать, ни писать

Марфуша однако же не усидела в няньках и уговорила свою хозяйку-художницу

отвести ее в цех.

Катя сама взялась за новенькую. Обучила ее работать на сложных

аппаратах и поселила у себя, на Софийской набережной.

В первое же утро Марфуша хотела подмести пол. Екатерина Александровна

не позволила, прибрала в комнате сама и впредь запретила: "Садись-ка, милая,

за тетради..." Учительница она была строгая, и Марфуша от букв довольно

быстро перешла к слогам. А когда ученица овладела четырьмя правилами

арифметики, Катя но радостях сделала ей подарок: в доме был большой