Текущие дела, особенно вопрос примирения с соседями, занимали все мое время. Через брак с дочерью правителя соседнего государства мы должны были заключить дружественный союз. Это сделало бы соседей союзниками, а не врагами. Да и мне давно пора иметь семью и наследников. Отец в свое время дал погулять вволю, а с некоторых пор мне стало все равно, кто станет мне женой, раз уж ты была недоступна.

Все это время я слушал твои песни. Они звучали немного не так, как тогда у тебя, но я слушал твой голос, и ты стояла у меня перед глазами — с растрепанной косой, в сарафане с коротким подолом, открывающим загорелые ноги, руки и плечи, умным серьезным взглядом, пахнущая земляникой и солнцем. Тоска постепенно уступала место печали — я привыкал к мысли, что ты не для меня. Я слышал тебя, знал, что ты в безопасности. На тот момент этого для меня было достаточно.

Змей уже убрали, а песни продолжали звучать, и я сначала только радовался этому. Но время шло, а ты продолжала жить там и петь, не давая мне забыть о себе. Вышли все сроки служения Хранителя, наступали холода, а ты оставалась рядом со мной, и я представлял тебя в жалких одежках в холод, вынужденную под дождем добывать себе еду, и тревога все сильнее жгла мне душу. Потом наступил период совсем холодных поздних дождей, и ты замолчала. Вернулась ты домой или с тобой случилось что-нибудь плохое — мне было не безразлично. Нужно было получить подтверждение, что тебя забрали, и ты окончательно ушла из моей жизни, и я помчался к границе. Перейти ее мне помог палач.

— Палач? — охнула я.

— Да, палач. Он предан мне и знает, какую силу нужно приложить, чтобы не убить, а только оглушить. Ворон перенес меня через границу, и я пришел в себя под холодным дождем возле твоего дома. Представь себе мое потрясение, когда я увидел твою полусгоревшую косу в кострище возле дома… Это могло означать все, что угодно: и что ты избавилась от нее при уходе и то, что и случилось…

Ты не была похожа на себя тогда — почти скелет в коконе из одеяла. Но ты еще дышала и никакие доводы и запреты не могли заставить меня бросить тебя там.

Дома я передал тебя няне и целительницам. У нас понимают, как опасно остаться без волос и знают способы их быстрого отращивания. Тебя вытянули, ты очнулась. До этого я часто заходил к тебе, сидел рядом. Постепенно ты становилась похожей на себя прежнюю.

А потом, когда ты пришла в себя, няня сказала, что ты не хочешь, чтобы я видел тебя подурневшей. Она сказала, что ты уже не нуждаешься в лечении и перешла жить в свою комнату, но пока не хочешь, чтобы я приходил… привыкаешь, хочешь…

— За что она так невзлюбила меня? И почему все-таки лечила?

— Поняла, как дорога ты мне. Она хотела, чтобы ее племянница стала моей женой. Она когда-то очень нравилась мне и, когда я думал, что потерял тебя навсегда… я дал ей надежду. А лечила … ну — одно дело заставить тебя спровоцировать мой гнев, другое дело — убить. Гнев пал бы на нее.

— Она же знала, что ты должен жениться на дочери соседа, при чем здесь я?

— Это стало известно потом, а тогда…я поспешил, я виноват, конечно. Но ты не знаешь главной новости — мой двоюродный брат женится на этой девушке, на соседской княжне. Когда он увидел ее портрет, его не пришлось долго уговаривать. В случае моей смерти он следующий претендент на княжение. Видно, соседушка учел и это, а еще они видели тебя. Он сказал, что его дочь не соперница такой красавице, а он любит ее и хочет ей счастья. Он понял меня, как мужчина.

— Ты сказал, что женишься на обезумевшей служанке? — улыбнулась я неверяще.

— Рассказал всю правду. Зачем скрывать то, что вскоре станет всем известно? Выглядел при этом, правда, как дурак, которым вертела баба. Он казнил бы ее, не раздумывая.

— Боюсь, что ты опять поспешил. А как ты будешь выглядеть, если я не выйду за тебя? Почему ты так в этом уверен? Я тут вообще что-то решаю? У меня есть право голоса?

— Я не противен тебе, согласись же, — заглядывал он в мои глаза, — тебе был неприятен разговор о моих наложницах и женитьбе, я вглядывался в малейшие изменения выражения твоего лица, ты не умеешь скрывать свои чувства. Что-то тебе мешает, мы с тобой выясним это вместе и преодолеем. Дай шанс нам обоим. Я думаю, что это судьба — ты спасла меня, а я — тебя.

— Это просто значит, что мы в расчете. Я тоже постараюсь ответить тебе честно — ты мне нравишься. Я даже перестаю замечать твою ужасную бороду, больше обращаю внимание на выражение глаз. Нет, подожди — так нравиться может и хороший друг. Это не любовь, а просто симпатия, благодарность. И эти твои признания… я никогда не слышала ничего подобного. У нас мужчины стесняются так открыто выражать свои чувства. К таким словам не останется равнодушной ни одна женщина.

Но я многое отдала бы, чтобы ты не сказал всего этого. Я боюсь обидеть тебя отказом и не хочу сделать несчастным, если только все, что ты говоришь — правда. И я точно знаю, что именно мешает мне всерьез думать о серьезных отношениях — я не хочу здесь жить. Мне не нравится твой мир, мне плохо здесь, я хочу домой. Я уже сто раз говорила тебе об этом. — Слезы подступили к глазам. Я отвернулась.

Старх подошел ко мне, поднял и притянул к себе за плечи. Стоял, уткнувшись лицом в мои волосы, и говорил тихонько и ласково, как маленькому ребенку:

— Ты же совсем не знаешь моего мира. Ну что ты такое говоришь? Что ты тут видела, кроме своего угла, созданного по подобию твоей реальности, и надоевших комнат здесь? Маленькая моя… я покажу тебе мой мир, и ты полюбишь его, обязательно полюбишь. Он замечательный, в нем много чудес и без волшебства. Здесь не так далеко есть одно озеро. И как раз завтра… Ты и представить себе не можешь… ты сама завтра увидишь, глазам не поверишь.

И к тебе плохо относились — это моя вина. Больше никто даже не взглянет косо в твою сторону. Скоро огласят причину гибели змей, чтобы все знали, что это твоя заслуга. Да тебя захотят на руках носить, а я не дам — я сам буду. Я никогда не обижу тебя, буду беречь, как самую большую свою драгоценность, поверь мне, — шептал князь мне в макушку.

Это было, как гипноз, он очаровывал меня своими словами, поражал мягкостью, терпением, он грамотно приручал меня, и я боялась, что у него получится. Всего три дня знакомства, а мне сейчас хотелось, чтобы он продолжал обнимать, так бережно и осторожно, так надежно и уютно… Меня завораживало тепло его тела, которое я чувствовала щекой через тонкую ткань одежды, притягивала скрытая мощь, огромная физическая сила этого мужчины, ощущавшаяся в каждом его движении. Я скучала по мужской ласке так давно и сейчас таяла, тянулась душой и телом, а не надо бы…Эта покорность его рукам пугала, и я вывернулась и рассмеялась, наверное, не совсем естественно:

— Хорошо, давай посмотрим озеро. А как мы к нему попадем? Я не умею ездить на лошади.

Он смотрел на меня и мягко улыбался: — Ты поедешь на повозке. Не переживай.

Я постаралась распрощаться побыстрее и Старх, придерживая меня под руку, повел к моей комнате. Опять навстречу нам попадались слуги, стараясь незаметно рассмотреть меня, но мне не позволили выдернуть локоть на том основании, что сейчас будут ступени.

Я проскользнула в свою комнату, поблагодарив его за обед, и он ушел. Никаких приставаний и поцелуев, даже странно. Может, это не принято здесь до свадьбы? А я понимала, что к этому все шло. Может, он прав, а я нет? Мне было хорошо сегодня, были приятны его прикосновения. Он умел уговаривать, его слова были так убедительны. И у него бездна терпения…Очень, очень грамотный подход. Он не давил, не заставлял, только смотрел с восхищением и нежностью. Я что — действительно была ему так необходима? Как бы я поступила, если бы за мной пришли сейчас? Беспокойство и странное сожаление — вот, что я почувствовала, представив это. Не знаю, просто ничего не соображаю уже…