— Даша, — сказал старик, глядя в мое застывшее лицо, — он говорит правду. Он действительно тебя любит. И верность будет хранить, пока ты рядом. В вашем доме не будет других женщин. Но вот в поездках по княжеству принято дарить на ночь такому важному гостю самую красивую женщину в доме.

— Это закон гостеприимства. Я поступаю так же. Ты что, хочешь сказать, что я с кем-то поделюсь ею? Это не так! Не передергивай, это добровольное дело.

— А еще военные стычки. Там разрешения не спрашивают.

— Это ничего не значит для меня! Даша!

Я не могла выйти из ступора, что-то ответить, двинуться не могла… Шок… Потом будет больно, очень больно. А сейчас я не чувствовала ничего, только пустоту внутри. По щекам сами собой потекли слезы.

— Что ты с ней сделал, что с ней? Почему она плачет? Что ты ВИДИШЬ?

— То, как ты проводил ночи, ничего не значит для тебя, но все меняет для нее. Она воспитана иначе, и твои ночные игры считает изменой, тяжким предательством. Она оплакивает свою любовь к тебе. Она считает, что ты не способен на верность любимой женщине. Она никогда больше не сможет верить тебе. Она считает, что если мужчина любит женщину по-настоящему, то других для него не существует, он не видит их, не смотрит на них.

— Да я и не смотрел на них! Я брал их прямо у двери, не глянув, кого мне привели! Они для меня — ничто! — прорычал князь, делая шаг к нам и натыкаясь на невидимую преграду.

Все внутри скрутило от этих подробностей. У меня от природы было очень живое воображение, и я с ужасом смотрела на это чудовище. Он и правда думал, что я это приму, не видел в этом ничего зазорного?

— Пошли отсюда, — сказала я старику, опустив глаза.

— Даша, не смей! Я не знал о ваших запретах! Я смогу, я выдержу, поверь мне! Я изменюсь для тебя. Да я не подойду больше ни к одной бабе — ни к молодой, ни к старой! Из дворца всех уберу! Я поклянусь тебе, чем ты захочешь. Верь мне, пожалуйста, верь! Я люблю тебя! Даша! Я не прощу, если ты бросишь меня. Не делай этого. Не будет никого, никого — слышишь? Я не знал, я просто не знал…

— Ты заберешь меня, наконец, отсюда или нет? — простонала я, закрыв глаза и захлебываясь слезами.

— Не смей! На коленях умоляю — останься. Прокляну! Даша, не слушай его, ты одна, только ты! Что же ты со мной делаешь? — с изумлением смотрел на меня Старх, стоя на коленях, — почему ты не веришь, что я могу измениться для тебя, почему не можешь простить? Я даже не знал, что виноват перед тобой. Будь же милосердна. Дай мне руку, Даша, дай руку, умоляю тебя! Ты же сама будешь страдать. Зачем все это? Это же навсегда, Даша, как смерть. Маленькая моя, любимая, я еще не все рассказал тебе. Ты не знаешь, как сильно я люблю тебя. Ты не веришь мне? Я буду брать тебя с собой везде. Все для тебя, все как…

— Представь, что ты узнал это обо мне! Вот что я сейчас чувствую. Человек контролирует себя, свои желания, а ты, как животное. Это отвратительно, мерзко. Старик, уходим. Я больше не могу! — Я уже не могла видеть его и говорить не могла…

— Окончательно! — прозвучало гонгом и очертания окружающего размылись, скрывая стоящего на коленях мужчину, а вдогонку нам несся его отчаянный крик: — Даша! Не надо…