Витя ошеломленно смотрел на брата: бледный как мел, он в немом оцепенении застыл над убитым.

Валя не мог поверить, что это сделал он. Валя убил человека, пусть даже фашиста, врага, который заслужил смерть, все равно он — убил! При этой мысли мальчика охватил озноб, к горлу подступила тошнота.

Витя понял, что медлить нельзя. Столкнув труп в озеро, он подобрал с земли удочки, схватил за руку растерянного брата и потащил за собой. Ребята бежали, не разбирая дороги, не оглядываясь. У крайних хат Красной улицы Валя остановился.

— Ты чего? — тяжело дыша, спросил Витя.

— Не могу… Тошнит… Отдохнем…

— Мамке ни слова! — строго предупредил Витя.

Валя согласно кивнул.

Вечером, когда Анна Никитична была во дворе, хундерфюреры хватились Людвига. Поднялся шум, захлопали двери, зарычали овчарки. До ребят доносились слова: «капут», «партизанен», «дезертир». Потом все смолкло. Мать вернулась со двора и встревоженно сказала:

— Людвиг пропал!

Мальчики не поднимали глаз.

Витя перешел с лесозавода на железную дорогу рабочим путевой ремонтной бригады. Он часто был в разъездах, отсутствовал по два-три дня, а когда возвращался, то отсыпался или молчал. Валя хорошо знал характер старшего брата: из него слова не выжмешь.

Несколько раз Валя заводил разговор с жильцами, недавно поселившимися у них. Мальчик знал с их слов, что они, летчик Василий Лукашенко и сапер Дмитрии Стратков, попали в плен, сидели в лагере и были освобождены. Валя сам видел у них свидетельства об освобождении, выданное немецкими властями. О том, что жильцы бежали из лагеря, а свидетельства об освобождении раздобыл для них Горбатюк, знала только Анна Никитична.

Лукашенко и Стратков вышли из лагеря изможденными и слабыми. В первое время они ни на минуту не покидали дома и молча сидели на крылечке. К новым жильцам Котиков часто подсаживался Тимоха Радчук, поселившийся недавно по соседству. Тимоха говорил, что тоже пришел из лагеря военнопленных. Он показал Анне Никитичне свидетельство об освобождении, рассказывал Лукашенко и Страткову об издевательствах, которым подвергали его фашисты. Анну Никитичну поразило, что Радчук, в отличие от ее жильцов, выглядел сильным и здоровым. «Наверное, в их лагере лучше жилось», — успокаивала она себя.

Однажды Радчук, Лукашенко и Стратков сидели перед домом и вели разговор.

— Податься бы к нашим или хоть в лес уйти, к партизанам, — начал Тимоха Радчук. — Как вы на это смотрите? А то совестно даже.

— Да, засиделись мы тут. Греемся на солнышке, а люди кровь проливают, — ответил Василий Лукашенко.

Стратков задумчиво ковырял землю веточкой.

— Вот то-то и оно! — подхватил Радчук. — Неужели вы тут до сих пор ни с кем не познакомились?

Радчук, чуть приоткрыв рот, выжидательно уставился на Лукашенко и Страткова. В это время во дворе показался Валя. Он подошел к жильцам и протянул советскую листовку. Трое мужчин удивленно посмотрели на Валю и жадно начали читать. Тимоха часто-часто дышал открытым ртом. Казалось, он задыхается.

— Кто тебе дал ее? — изменившимся голосом спросил Радчук.

— Нашел! — спокойно ответил Валя, складывая листовку.

— Нашел? Хм! Где!

— А на дороге! Иду, вижу бумажка лежит. Я и поднял.

Анна Никитична развешивала во дворе белье немецкого офицера. Услышав, что Тимоха расспрашивает Валю, она насторожилась, быстро подошла, вырвала из рук Вали листовку и разорвала ее в клочья.

— Не смей носить в дом!

— Никитична верно говорит, — одобрительно кивнул Тимоха. — За такие вещи, брат, того… — Он многозначительно провел указательным пальцем по горлу. — Уж я повидал…

На другой день Анну Никитичну вызвали в жандармерию. Как только она вошла в кабинет, жандармский офицер протянул ей листовку.

— Вам знакомо это?

Анна Никитична отрицательно покачала головой.

— О, незнакомо?! Ваш сын приносил другую?

Анна Никитична растерялась: «Боже мой! Донесли!»

— Почему молчите?

— Господин офицер, мой сын нашел листовку случайно. Вы же знаете… Самолеты…

— Да, да! Знаю! — прервал жандарм. — А кто есть ваши жильцы? Лукашенко и… Страткоф?

— Они из пленных… Ваши и освободили…

— Наши не освободили. Они бежали. Да, да, бежали! И вам бы следовало знать об этом! А пока убирайтесь! Если попадете к нам опять, будет плохо!

Анна Никитична, задыхаясь, побежала домой.

Жильцов не было. В комнате после обыска все перевернуто вверх дном. Анна Никитична машинально придвинула к столу валявшуюся у стены табуретку, медленно опустилась на нее и словно застыла. В этот момент дверь приоткрылась и в нее просунулась голова Тимохи Радчука. Мельком оглядев комнату, он с притворным участием произнес:

— Ну и дела! Что это у вас искали, Никитична? И жильцов позабирали…

— Вон отсюда, подлец! — прохрипела Анна Никитична и невольно потянулась за тяжелым чугунным утюгом.

Голова Тимохи мгновенно скрылась за дверью.

Во дворе показался Валя. Он шел как ни в чем не бывало. Увидев его, Анна Никитична в изнеможении прислонилась к стене и тихо заплакала: «Валик, сынок!»

Пришла зима, холодная, снежная. Улицы густо замело. Казалось, будто дома и деревья стоят в голой степи.

По городу расклеили приказ: всем евреям поселиться в гетто. Валя прочитал его и побежал к Сене. Отец Сени Абрам Сумерович складывал в узел белье и одежду. Сеня стоял рядом, держа в руках новые, ни разу не надеванные ярко-желтые ботинки, подаренные ему ко дню рождения.

— Валик, ты уже все знаешь?

— Знаю, — нахмурившись, ответил Валя. — Я пришел… Может, ты не пойдешь, Сенька?

— А куда же я денусь?

— Будешь жить у нас, скажем — наш брат.

— Я такой черный, разве поверят?

— Ну и что? Подумаешь! — настаивал Валя.

— Поймают, всех расстреляют, а так, может, не тронут…

— Спасибо, Валик, — вмешался Абрам Сумерович. — Нам с Сеней не надо расставаться. Может, меня куда пошлют. Так пусть и Сеня со мной едет. Зачем ему оставаться? Ой, что они с нами делают!

Валя грустно смотрел на своего дружка и его отца, на желтые треугольники, нашитые на их груди. «Как скотину заклеймили!» — гневно думал он.

— Ну, пойдем, сыночек, — печально сказал Абрам Сумерович. Он в последний раз оглядел комнату, вещи. Что значит теперь все это, если не знаешь, что ждет тебя самого?

Абрам Сумерович взвалил на спину узел, и все трое вышли на улицу. Валя пошел рядом с Сеней и его отцом, будто его присутствие могло облегчить их участь. Ему трудно было расстаться с дружком. Мальчик смутно чувствовал, что Сеню ждет беда и они никогда больше не увидятся. На углу Валя остановился:

— Сеня, если что, так приходи, слышишь? — крикнул он вдогонку.

Валя шел домой, не разбирая дороги. Как он ненавидит этих фашистов! Бессильный в своем гневе, Валя придумывал для них самые невероятные казни. Вот он вбежал в жандармерию и перестрелял из автомата всех эсэсовцев. Или нет, не так… Лучше он прокрадется к гебитскомиссару, запрет дверь и задушит его. А потом… «Эх!» — мальчик яростно ударил кончиком ботинка по занесенному снегом бревну. Он обозлился на самого себя, поняв, насколько несбыточно это желание: «Как же! Задушишь! К нему и не подступишься. Мама верно говорит: я ничего не могу! Ничего! А другие, наверно…»

Что делают другие, Валя не мог себе представить.

Да, в это время где-то рядом с ним незримо для посторонних глаз совершались дела, которые вскоре вовлекут и его в гущу важнейших событий.