Разве княгиня, русская княгиня, только и способна, что вплывать в комнату и, снисходительно или брезгливо покачивая головой, говорить: "Ах oui, charmant, charmant"? Разве она тоже не страдает, не любит, не негодует на то, что негодования заслуживает, не ходит в кухню, в деревне не сажает деревья, не обучает крестьянских детей, бабам не лечит нарывы? Почему же эта куколо- или идолообразность, когда выводится женщина высшего света? Почему эти застывшие приемы известного "амплуа"? Почему этот гнусавый голос, прищуренные глаза, лорнет -- символ надменности?
А это элегантное блеяние на букву э, когда изображаются представители золотой молодежи? "Э, э... Послушайте... э, э...". Я наблюдал некоторые особенности говора в нашем высшем обществе, -- их мало. Встречался прежде легши налет английского акцента, наследие няньки-англичанки, но он выводится; некоторые готовые выражения, взятые из обихода военного, охотничьего, ресторанного, но разительных искажений речи я не встречал. Такое ужасное выражение, как "обязательно" вместо "непременно", зародилось в средних кругах и оттуда проникло вверх и вниз. Не знаю, ощущают ли мои слушатели логическую оскорбительность этого слова, применяемого в таких случаях, когда не только нет элемента обязанности, но когда событиями в некотором роде руководит фатум. "Пройдитесь по Невскому, -- вам обязательно повстречается такой-то". Или, вы спрашиваете огородника: "Что к Петрову дню арбузы поспеют?" -- "Обязательно".
Такое не менее ужасное явление, как превращение собирательного существительного "прислуга" в обыкновенное, заменяющее "кухарка", или "служанка", по самым условиям жизни, могло зародиться только в тех кругах, где численность прислуги выражается единицей и где силою вещей забыли, что "прислуга" такое же собирательное слово, как, например, "персонал". Но многие ли ощущают нелепость такого выражения, как: "Моя прислуга поранила себе палец", или "Моя прислуга сегодня вышла замуж"? И что сказать, наконец, о появлении в разговорном обиходе таких выражений, как: "Сколько у вас прислуг?" или "Все наши прислуги разбежались"?
Не в высших кругах слышал я такие выражения, как: "между прочим", вместо "между тем", "слишком", вместо "очень", "в этим" вместо "в этом", "сожалеть кого-нибудь", вместо "о ком-нибудь", или -- "они приехали верхами", (потому что тогда надо сказать: "они прибежали босяками"), или "роскошный вальс", "роскошная селедка", или -- что на ваше "чего доброго" вам отвечают: "очень просто", -- ужаснейшее речение, вносящее в музыку русской речи грязный звук мокрой швабры, падающей на паркет. Не в высшем обществе, наконец, слышал я такие русские слова как "мерси", "шикарный", "дефект", "превалировать", или такие отвратительные слова, как "будировать" (не во французском значении -- "дуться" -- а в смысле "расталкивать", по созвучию с русским "будить"). И не там я узнал, что слово "опрос" (вероятно, иностранное) заменено более русским словом "анкета". Нет, чтобы захлебнуться в потоке ненужных иностранных слов, не идите в наши гостиные, -- откройте любую из наших газет, которые, кажется, задались целью оторвать от прошлого и опошлить наш славный русский язык -- самое ценное, стройное, яркое, красочное, что есть в нашей бедной, нестройной, бледной и тусклой действительности...
Повторяю, я не могу отметить особых, типических несовершенств речи в нашей светской молодежи; может быть, я и недостаточно наблюдателен, но могу поручиться, что я никогда не слыхал в жизни того тона какого-то элегантного хулиганства, который иногда считается уместным на сцене, когда целые роли проводятся тоном "эээ... чеаэк, шампанского!". Могу заверить, что я такого юнца не встречал, будь он хоть размаменькин сынок, хоть распрогусарский корнет. Все это и смешно и жалко, т. е., виноват, именно не смешно, а, как признак наблюдательности со стороны актера, имеет не более цены, чем рыжие бакенбарды и клетчатые панталоны, когда изображают англичанина.
Упомянуть ли еще о говоре костюмных, древнерусских пьес, этом жирном выговоре, отяжелевающем голосе, как тесто, скопляющемся где-то в челюстях и гландах, когда вся роль ведется на ы с удвоенными и утроенными согласными? Таким тоном на благотворительных вечерах читается "Кхнезь Курбский от цырского гнева бежал". Кстати -- "Курбский": неужели не страдает ухо от этого книжного произношения фамильного суффикса, на и, когда так красиво русское произношение, -- неуловимое между о и ы!..
После всего сказанного о голосе, о произношении, об интонации, что сказать о красоте чтения? Когда я думаю о музыке русского языка, о совершенной ее передаче, когда я думаю об этой стороне театра, я помню только слова Царя Берендея: "Исчезло в них служенье красоте".
Как охарактеризовать главную ошибку нашей читки? Я бы сказал, что это -- увлечение декламационной кантиленой в ущерб реального смысла слов. Голос разводит свои мелодические краски, в большинстве -- некрасивые, выдуманные, подогретые актерским ухарством, не согретые огнем увлечения, выводит свои узоры, независимые от рисунка слов, часто в разрез с рисунком мысли. Голос не ведется, а как бы катится непроизвольно по ступеням словесной каденции. Целые стихи, ряд стихов, говорятся в тоне первого слова, без единого перебоя. И так бы хотелось, иной раз, оборвать, перебежать дорогу, сказать: "Да бросьте же, довольно, новую ноту, ну вот на это слово, ну, одну живую ноту". И так бы и всадил ему в спину Пигасовский кол!
Мы подходим здесь уже к вопросам чисто звуковым, о которых трудно говорить на бумаге; постараюсь на примере "рассказать словами". Когда скупой рыцарь, предвидя картину расточительства после своей смерти, восклицает: "И потекут сокровища мои в атласные дырявые карманы", весь стих обыкновенно говорится на тон первого слова "и потекут", и как в тексте открываются шлюзы сокровищам, так в голосе открываются шлюзы слезам, и в водице этих слез без малейшей дифференциации тонут все слова, а оба прилагательные сливаются в одно, да кстати и с карманами: "ватласныедырявыекарманы"... Вот всю эту словесно-плаксивую группу и хочется перебить и разорвать ударом реализма. Можно еще слово "атласные" вести в тоне "потекут", но со словом "дырявые" должен в эти слезы ворваться перебой негодования, и в тягучем, длинном голосе должно проснуться противодействие, как на берегу обрыва толчок от тормоза, ведь эти дырья в карманах, ведь это бездонная пропасть, в которую он не хочет лететь! Вот этот протест в слове "дырявые" и должен остановить актера на том плаксивом уклоне, по которому пустило его слово "потекут".
Замечу здесь, во избежание недоразумений, что приводя такое толкование данного места из "Скупого Рыцаря", я вовсе не стою за абсолютную его правильность: не на том, или другом "оттенке" я настаиваю, а на принципе "оттенения", -- чтобы целые стихи не произносились в одном тоне, чтобы фраза проходила через трубы разного психологического накаливания, чтобы словесный рисунок проходил сквозь радугу чувств. Пример. Ипполит (в одноименной трагедии Эврипида) выбегает из дворца, в негодовании на кормилицу за ее гнусные предложения. "Не приближай ко мне твоей руки, не смей к моим одеждам прикасаться!" Можно сказать все в тоне первой половины фразы, при чем второе приказание будет по тону лишь усилетем второго, это будет крещендо той же самойноты; но можно, и даже должно, дать другую ноту, чтобы не усилетем звука, а новизною его, дать ощущение крещендо. И вот, эта фраза, начинающаяся в брезгливых тонах гадливого прикосновения к жабе, кончается на высотах оскорбленной чистоты пред ужасом кощунства; и, как всегда почти, слов не достаточно, -- в нависающем после возгласа молчании слышится священная тишина снаружи оскверненного, но внутри не поруганного храма...