— Моя машина? — перебил Пеллеров.

— Ваша машина — тихо, но угрожающе говорил Курковский: — она будет пущена скоро в ход. Это говорила мне Юлия.

— Юлия? Вы так близки?

Курковский продолжал, не замечая вопроса Пеллерова:

— Между тем вы ни разу не захотели посвятить меня в тайны ее устройства. А ведь не один же вы думаете на ней лететь? Вам понадобится механик.

Пеллеров тоже начинал повышать голос:

— Я еду один. Или со мной будет моя дочь — Варвара.

— Икар женского пола?.. Наконец, разве не обязаны вы иметь преемника на случай несчастья? Вас могут убить… И тогда ваше изобретение исчезнет! Ведь синий камень…

— Синий камень?

Курковский прикусил язык.

— Ты слишком много знаешь, Вячеслав, — проворчал старик Пеллеров.

— А хочу, — перебил Курковский, — хочу знать все. Я не ручаюсь, что вы не будете убиты в любой момент. Вы неосторожны, вы доверчивы. И поэтому вы должны сказать мне состав «Синего камня».

— Я дал клятву не говорить никому до конца…

— До конца? — многозначительно подхватил слово Курковский.

— Ты запугиваешь меня? Ничего не выйдет.

— Выйдет, проклятый старик! Предупреждаю тебя, что весь завод будет взорван. Нужно спасти машину. Нужно спасти и синий камень. Вокруг тебя измена. Титов подкуплен. Твоя дочь — моя любовница. Сдайся, старик. Ты сыт жизнью. Отдай мне счастье, дай мне кусок славы. Я хочу золота, почестей, ты не умеешь ими пользоваться, ты — халуй до конца, несмотря на гениальные мозги и гениальные удачи!

— Сумасшедший! — крикнул Пеллеров, — тебя расстреляют.

— Ни с места! — крикнул Курковский.

Титов выскочил из угла. В этот миг прозвучал выстрел.

Титов увидел на полу Юлию. Она успела вбежать и заслонить отца.

Курковский дрожал в исступлении. Титов выстрелил в него, почти не целясь.

Две кровавых лужи растекались по полу. Пеллеров осматривал рану Юлии. Титов выстрелил еще раз в бившегося на полу Курковского. В то же время под руководством Вардина хватали других участников нелепого ордена «Твердый знак».

Седьмого ноября в тридцатую годовщину Октябрьской революции снялась с места эскадрилья «Союза Золота». В то же время двинуты были через границу С.С.С.Р., дивизионы сверхтанков, истребителей и негритянских бойцов. В армию Капитала записывалась добровольцами вся знать, много дам высшего света сменили прозрачные декольтированные платья на военные френчи. Река золота хлынула, чтобы затопить голоса протеста. Миллионы и миллионы пудов чугуна, стали, меди — катились на колесах, летели на крыльях, плыли по воде, чтобы задушить Союз Советских Республик.

— Ни одного пленного!

— Перепахать заново Восток!

— Сравнять с землей Кремль!

— Каждый гуманный поступок по отношению к коммунисту — измена!

Вот лозунги, выброшенные черными полчищами в этот день.

Предполагалось пустить автоматы-истребители, которые движутся и истребляют, пущенные в ход, в течение суток.

Кто-то писал статьи о необходимости заразить всю Азию чумой. Советовали выжигать города, бросая горючие вещества из аэротанков. Аристократки растлевали войска, устраивая вакханалии, крича:

— Мы отдаемся каждому, кто идет драться с ненавистными советами.

Гнилая волна изжившей себя культуры катилась на крепкие форты С.С.С.Р. И поэтому общее смятение охватило жителей Союза Республик, когда пронесся слух, что красную армию разоружают, что войска пойдут на фронт без оружия, с обозами и вереницей поездных платформ.

Старик Пеллеров в черной кожаной куртке, в шлеме и маске, болтавшейся на груди, походил на какого-то выходца с другой планеты. Около него ни на шаг не отстают телохранители Титов, Варя и несколько рабочих-дружников.[5]

Заводы прекратили свой грохот. Словно, затихли, чтобы слушать слово своего вдохновителя — Пеллерова. Не верещат лебедки, не дымят сердитые трубы. Смолкло пение стали и ход затих станков. Толпы рабочих провожают летчиков. Маленький отряд аэротанков должен встретить буйный поток врагов.

Все настроены торжественно, празднично. Только Юлия лежит в постели, в жару. Около нее сидит старая Максимовна, бормочет старые слова. Юлия не знает, ни какое число сегодня, ни какой день. Юлии доктора запретили волноваться, думать. Юлия не знает, что сегодня — ребро, перелом, что с сегодняшнего дня начинается новое, чего вовсе не понять старой Максимовне. Юлия шепчет:

— Максимовна! Скажи — жив он, Курковский? Скажи только слово: жив? Нет? Впрочем, все равно, мое дело конченное, противно жить. Могла я увидеть другую, яркую явь — но не хватило храбрости перешагнуть через труп отца — приемного отца. А теперь мое дело конченное. Правда, Максимовна?

Плачет старуха, заливается. Двери притворяет плотно, чтобы не услышала Юлия шуму и говору.

Пеллеров говорит речь. Какой он оратор? Говорить он не мастер. Слова у него не ложатся рядом, громоздятся одно на другое. Но это только вначале. Только дайте ему раскачаться, дайте ему разгорячиться, старик еще покажет себя.

Ну и толпа собралась на плаце!

Вардин у радиотелефона — принимает сообщения о движении вражеских войск.

Как только прибудут эскадрильи черных пилотов к линии границ — Пеллеров должен сняться с места.

— Товарищи! — говорит седоволосый изобретатель. — Рабочий выдумал эту штучку, рабочий сделал ее, отлил, рабочий же добыл из земли нужные материалы. Штучка эта — аэротанка[6] системы «Це», но не в ней дело. До вчерашнего дня мои дочери даже не знали ничего ровнехонько, чего дочери — мало знал об этом реввоенсовет. Знало во всем Союзе об этом шесть-семь человек. Это — синий камень. Сегодня я о нем могу говорить, как будто это полено. Теперь не страшно. Теперь враг ничего изменить не может. Наша Армия разоружается, переформировывается в рабочие дружины. Потому что, товарищи, работы предстоит много.

Пятьдесят лет, а то и сто, пожалуй, человечество портит сталь, уголь, силы, деньги на устройство машин истребления. Эпоха капитализма — это эпоха пушкарей и отравителей. Все подлости, какие могла придумать человеческая фантазия, пущены капитализмом в ход. Теперь мы порешили: конец. И я вам расскажу простую систему моей выдумки. Синий камень, это состав, случайно полученный при взрыве. Враги хотели уничтожить одно отделение завода. И они принесли себе смерть. В пожарище я и мои ученики искали остатки ценных веществ, хранившихся в погибшем здании. Нашли сплав. Исследовали. И вот случилась эта история: исследователи — мои ученики — погрузились в сон, в летаргический сон. Оказалось, при особой реакции сплав этот излучает синий свет, усыпляющий в короткое время все живое, попавшее под его лучи. Правда, несложно? Так вот и весь секрет, Я сейчас полечу, надену маску, чтобы не попали лучи ко мне. Ну, и тово…

Пеллеров сделал широкий жест.

— И тово!

Гремят оркестры, двигаясь к фронту впереди рабочих дружин. Седьмое ноября 1948 года — памятный день — великий субботник, великая уборка земли! Тысячи и сотни тысяч и миллионы людей ворошились по всей земле. Радио расшвыривало по земле путаницу вестей, приказов, обличений. Плакаты и воззвания к населению, пахнувшие типографской краской, разъясняли причину разоружения красной армии. Местами пытались создать панику. Но те же плакаты и воззвания, пахнувшие свежей типографской краской, сообщили, что части, охраняющие города, милиция и территориальные войска разоружены не будут. Население призывалось к спокойствию. В каждом городе, поселке, селе говорилось о синем камне, когда воздушный отряд снялся с плаца и со скоростью 500 верст в час полетел на запад.

Перед отлетом Пеллеров зашел к Юлии. Поцеловал ее, тихо сказал:

— Спасибо, брат. Ты поступила так, как должно было. Я сегодня должен быть на работе. Скоро вернусь. Прощай.

Недолго летел отряд Прокопа Пеллерова над землями СССР. Но много дум передумал за это время Пеллеров, летевший во главе отряда.