— Приду, жди! Поговорим с отцом, и приду.

Глаша ушла в избу, и через несколько времени к ожидавшему Николаю вышел старый мельник. Сердито посмотрел он на парня и хриплым голосом спросил:

— Зачем пришёл на ночь глядя?

— Без дела не пришёл бы.

— Что ж дня-то для тебя не хватило? Зачем я понадобился?

— Слушай, старик! Говорят, ты знаешься с нечистой силой?

— Ну, а тебе какое дело? — крикнул мельник.

— Приворожи ко мне одну красотку, корня приворотного мне дай.

— Вот чего захотел!

— За такую услугу — жизнь свою отдам!

— Зачем мне твоя жизнь? Велика в ней корысть!

— Есть у меня два заветных червонца — возьми их, а мало — украду, так больше дам.

— Тороват ты, паренёк, нечего сказать! А Глаша стала уж не нужна? Разлюбил её? Другую полюбил? — допрашивал мельник.

— Не волен я в своём сердце.

— Забыл ты, видно, паренёк, что отцом я Глашке прихожусь и тебе в обиду её не дам!

С этими словами Федот быстро опустил руку за голенище, вынул широкий нож и замахнулся им на Николая.

— Не стращай ножом: у меня припасён для тебя гостинец получше.

Николай быстро вынул из кармана своего кафтана небольшой пистолет, подаренный ему молодым князем, и прицелился в старика.

— Запаслив, дьявол! — злобно проворчал мельник.

— Что ж, испугался? Позови-ка своих чертей да ведьм на подмогу, — издевался Николай. — Что же, дашь приворотного зелья или нет?

— Погоди, пёс, попадёшься мне, узнаешь тогда мою месть! Заманю к себе да в омут, к водяному, к русалкам длинноволосым. Не минуешь моих рук! — хрипел в бессильной злобе мельник, уходя в своё логовище.

Николай, проклиная старого колдуна, зашагал домой, так и не простившись с Глашей.

Бедняжка долго ждала своего милого, но он был уже далеко.

Федот, вернувшись в избу, ни слова не сказал дочери и молча полез на печку.

Глаша вышла из избы, надеясь, что Николай ждёт её у мельницы. Напрасная надежда! Кругом была полная тишина. Вблизи не было ни одного живого существа.

— Ушёл, ушёл и даже проститься не зашёл! Разлюбил меня, над моею любовью чистой, девичьей надругался! Бог тебе судья! Моя слеза сиротская горючим камнем падёт тебе на сердце! — плакала Глаша. — Что же делать, куда с тоской деваться? Лучше в воду, в омут головой. Чего жить — мучиться, терзаться! В воду, скорее в воду…

Глаша побежала к речке.

— Господи, прости мне грех мой!

Глаша готова была броситься в быструю и глубокую реку. Старик мельник, следивший всё время за дочерью, подоспел как раз вовремя.

— Ты это что задумала? — схватив её крепко за руку, спросил мельник.

— Отец! — испуганно проговорила Глаша.

— Да, отец. А ты, безумная, что с собою хочешь делать? На что решилась?

— Невмоготу мне, батюшка, стало жить на белом свете.

— Жизнь прискучила, так ты к чёрту в лапы захотела! Одумайся! Кого ты удивишь своею смертью?

— Тошно жить на свете, батюшка! — плакала молодая девушка.

— Полно, глупая, а ты живи, живи для отместки своему врагу.

— Люблю я его, крепко люблю.

— А ты любовь-то да в ненависть обрати! Пойдём-ка в избу, там и подумаем, что делать, как беду избыть.

Глаша молча пошла за отцом в избу.

У князя Гарина была ещё дочь Софья, восемнадцатилетняя красавица, недавно окончившая своё образование в Петербурге. Это была очень умная и начитанная девушка, обладавшая отцовским характером. Такая же добрая и ласковая, Софья считалась любимицей старого князя.

Княжна, вернувшись из Петербурга в «родное гнёздышко» — в живописные Каменки, с утра до вечера безвыходно жила в саду, а иногда уходила и в лес; несмотря на предостережение отца — не ходить в лес без сопровождения лакеев, княжна отправлялась только вдвоём со своей горничной, наперсницей Дуней. Дуня была очень молоденькая, хорошенькая девушка из дворовых; она жила в Петербурге с княжной во время её занятий в институте. Софья не разлучалась со своей любимицей и посвящала её в свои девичьи тайны.

Когда Софья уехала в Петербург, Николаю Цыганову было не более пятнадцати лет. Вернувшись после шестилетнего пребывания в институте домой, княжна с первого раза не узнала Николая — так возмужал и похорошел он за это время. Софья встретилась с Николаем в саду, гуляя по тенистым аллеям. Дуни на этот раз с ней не было. Николай учтиво поклонился княжне; та с удивлением и любопытством посмотрела на молодого человека.

— Не узнаёте, княжна? — смутившись от пристального взгляда красавицы, робко спросил Николай.

— Неужели Николай?

— Он самый, ваше сиятельство.

— Оставьте «сиятельство» и называйте меня просто княжной.

— Слушаю — с!

— Как вы, Николай, переменились. Я едва могла вас узнать.

— Шесть лет — время немалое.

— Да, да, шесть лет я не видала вас. Ну, как вы живёте, Николай? Довольны ли?

— Чем-с? — быстро спросил молодой человек.

— Ну, жизнью у нас в усадьбе?

— Ах, да-с. Очень, очень доволен. Их сиятельством князем, вашим родителем, и княгиней, вашей матушкой, премного доволен-с! Да и то сказать, разве я могу заявлять о своём неудовольствии?

— Почему же нет?

— Потому-с, человек я маленький.

— Вы маленький? Что вы! Вы очень рослый и видный мужчина, — засмеялась княжна.

— Смеяться изволите, ваше сиятельство.

— Опять «сиятельство»!

— Виноват-с, не буду-с.

— Какой вы странный, Николай!

— Чем-с?

— Вы так чудно говорите.

— Не от кого мне научиться хорошо говорить-с; с мужиками живу, в глуши-с.

— А разве вы у нас в доме не бываете? — с удивлением спросила молодая девушка.

— Как же-с, очень часто бываю, — больше для услуг их сиятельству.

— Разве только для услуг?

— А то для чего же? Ведь я на лакейском положении состою-с… Всё отличие моё от прочих лакеев то, что те крепостные, а я человек вольный. Не помня и не зная ни отца, ни матери, не понимая, что такое родительская ласка, я, как щенок, у ворот подобран; пригрели меня их сиятельство, ваш родитель, дали кусок хлеба — и я должен это помнить и век благодарить.

— Вас обучили? Дали образование?

— Как же-с, у дьячка курс кончил-с, у Петровича. Не изволите знать нашего дьячка? — иронизировал молодой человек.

— Нет, не знаю.

— Как же-с, особа учёная!.. Бывало, не столько учит, сколько колотушками угощает, — продолжал Николай в том же духе.

Княжна Софья заинтересовалась молодым, красивым парнем; они стали часто видеться в саду; разговаривали подолгу, она давала ему читать книги, доступные его пониманию. Николай чувствовал, что им заинтересованы. Ласковое обращение с ним княжны вскружило ему голову: он страстно, безумно полюбил княжну. Но мог ли он, подкидыш, нищий, без рода без племени, думать о взаимности! Княжне жаль было бедного малого — и только; ради его сиротства она и ласкала его. Но самолюбивому парню этого было мало — он хотел, чтобы Софья его полюбила так же, как он её любил; он старался всеми силами достичь этого.

В первый праздничный день Николай принарядился: на нём была голубая атласная рубашка, на плечах — бархатное полукафтанье, на голове была надета низенькая поярковая шляпа с павлиньим пером. Этот наряд подарила ему княгиня Лидия Михайловна в день его именин. Николай в нём был очень красив. Княжна невольно залюбовалась красавцем.

— Ты что это так нарядился? — спросила Софья.

— Нонче праздник. Вот-с ваша книга. Покорно благодарю, я прочитал всю, — сказал Николай, подавая книгу.

— Что же, тебе понравилась?

— Очень-с! В ней описывается, как некая царская дочь полюбила простого прислужника-с, произошло это в иностранном царстве-с, — краснея и не глядя на княжну, говорил молодой парень, — и прислужник сам крепко полюбил красавицу царевну.

— Ну и что же?

— А то-с, странно и чудно для меня, как это царевна могла полюбить простого человека-с?

— Любовь не разбирает.

— Это верно, верно изволили сказать — любовь не разбирает; для любви отличья нет-с.