Он так воспламенил миссис Лоу картинами процветающей Англии, тем триумфом в свете, который ее ожидает, что приобрел себе в ее лице самого рьяного защитника.

— Подумайте над моими словами, — говорил он, прощаясь с мистером Лоу, — над своей выгодой. Я уверен, что вы оцените мое предложение.

Он еще не вышел из их дома, а Катрин уже атаковала мужа. По-видимому, он сошел с ума, говорила она, если сомневается, принять ли ему такое предложение, дающее шанс на прощение.

— Я не сомневаюсь, — был холодный ответ, приведший ее в ярость.

— Ты хочешь сказать, что ты все уже решил?

Когда он ответил, что она правильно поняла его, по крайней мере, относительно возвращения в Англию, на него обрушился шквал упреков. Какой бес его попутал? Ведь его надежды относительно Франции не оправдались, как она, впрочем, и думала. Что его здесь в таком случае держит? Его околдовала некая женщина? Он всегда гонялся за женщинами. Всегда был un homme a femmes[23].

Значит, причина для упрямства заключается в этом? Нет? Тогда чего ради он приносит ее в жертву? Почему он решил, что вся ее жизнь должна быть одной сплошной мукой? А он подумал о двух их детях, родившихся за границей? Они никогда не увидят родину, никогда не насладятся жизнью в Англии?

Будь проклят день, когда она вышла замуж за игрока, для которого ее счастье, ее мечты, сама ее жизнь — просто ставки на кону.

Он слушал ее с бесстрастностью, которая усиливала ее ярость. Ее красивое лицо было искажено гневом, нежный, певучий голос был сейчас резок и скрипуч, порой грубые оскорбления прерывали ее жалобы. Наконец, поняв, что ничто не прошибает доспехи его невозмутимости, она села и заплакала.

Когда-то ее слезы трогали его. Но это было в те дни, когда он пытался спорить с ней, когда презрение не стало ответом на ее истерики, когда ее брань еще не убила в нем того чувства, которое она сейчас искала.

Он знал, что спорить с ней означает просто раздражать ее дальше. Он также знал, что, хотя теперь она редко бывала с ним нежной, вспышки се гнева были дикими, но короткими. И уже через час после скандала, который, казалось, должен был навсегда рассорить их, она могла общаться с ним, как будто между ними ничего не случилось.

Он тихо обратился к ней, собираясь уходить:

— Когда-нибудь, Катрин, мое терпение кончится. А пока я буду делать то, что я считаю своим долгом.

В последующие месяцы, ожидая подходящей возможности для воплощения своих идей, мистер Лоу знакомился с людьми, которые могли бы оказаться ему полезными при благоприятном повороте событий.

Близость к регенту широко распахнула перед ним и Катрин двери beau monde[24]. Она в полной мере наслаждалась светскими удовольствиями, отвлекаясь от своих печалей. В дополнение к славе своего мужа она пользовалась покровительством английского посла и его супруги. Но и сама она привлекала к себе внимание своей красотой и живостью, которые, казалось, сохранили свежесть ее юных лет. Постепенно она привыкла к парижской жизни.

Что касается ее мужа, то самыми близкими знакомыми ее мужа в эти дни были маркиз д'Аржансон, ставший его другом после памятного заседания Совета; герцог Антен, имевший честь быть единственным законным сыном госпожи де Монтеспан; граф Орн, обаятельный распутник, принадлежащий к одному из благороднейших семейств Европы; а также аббат Дюбуа, близость с котором была основана на единстве целей.

Дюбуа, отталкивающий портрет которого оставил нам герцог Сен-Симон в своих энциклопедических мемуарах, сильно отличался от трех других знакомых мистера Лоу. Самого низкого происхождения — сын аптекаря из города Брив-ла-Гайард — благодаря своему таланту, крепким паразитическим инстинктам и огромной наглости, он сумел выбраться, используя цепь счастливых случайностей.

Он был назначен чтецом для герцога Орлеанского еще в бытность его герцогом Шартрским. Тогда он ощутил, что стоит на нижней ступеньке той лестницы, с которой никакая сила больше не сможет его столкнуть. Он заслужил благодарность молодого герцога тем, что, преданно служа ему, сумел стать незаменимым в качестве проводника в мир низменных радостей, которые в общественном мнении несколько роняли большие и разнообразные таланты его ученика.

Так или иначе, теперь, когда Филипп Орлеанский стал регентом Франции и, отбросив незаконнорожденных кандидатов на трон, вероятным претендентом на престол, Дюбуа становился важнейшим человеком в государстве после герцога.

Его церковное звание было узурпировано им без всяких на то прав. Любому, кто не имел оснований гордиться своим происхождением, звание аббата служило небольшой компенсацией за это, отчасти скрывая социальное происхождение. На ранних порах это было для Дюбуа большим преимуществом. Его права на это звание основывались на том, что, учась в семинарии, которую он так и не смог закончить, он выполнял для Церкви незначительные поручения. Отсутствие сана священника отнюдь не уменьшало его желания сделать церковную карьеру.

Надеясь стать вторым Мазарини[25], который также не был священником, он вслед за ним мечтал носить красную шляпу кардинала. Для удовлетворения этого желания ему необходимо было достичь двух целей: получить политическое влияние и разбогатеть.

Первой он достиг, и сейчас его влияние быстро усиливалось. Что касается второй цели, то со свойственной ему проницательностью он увидел в Джоне Лоу обладателя того философского камня, в котором он нуждался.

Именно к нему обратился за помощью не менее проницательный Джон Лоу, когда, устав ждать удобного случая, он решил приблизить его сам.

Аббат жил в Пале-Рояле, в тех самых комнатах, которые он занимал когда-то, будучи скромным учителем у молодого герцога. Комнаты его были теперь прекрасно обставлены, а стол славился изысканностью. Это был сморщенный низенький человек в черной сутане и шапочке с худым заостренным лицом, покрытым глубокими морщинами, и впалыми щеками, словно у него отсутствовала значительная часть коренных зубов. Волосы у него были рыжие, глаза из-под красных век смотрели необычайно пронзительно. Очевидцы говорили, что он походил на сатирика Аруэ, которого опекала герцогиня Менская и который позднее называл себя господином де Вольтером.

Он принял мистера Лоу с радостными восклицаниями, придвинул ему самый удобный стул, приказал подать вино и предположил цель его визита:

— Тот, кто сидит дома, милый господин Ла, тот никогда не покорит мир. Мир не шлюха, и сам себя он не предлагает. Необходимо самому сделать первый шаг, чтобы заполучить его.

— Я это понял, — сказал мистер Лоу, — и пришел к вам, чтобы вы помогли найти повод оживить интерес регента ко мне.

— Повод! Поводы не находят. Их создают, — он взглянул на каминные часы из золоченой бронзы. — Даю вам десять минут, чтобы вы создали для себя повод. А потом отведу вас к Его Высочеству. Думаю, что человек с вашим умом всегда сможет оправдать свое вторжение.

На минуту задумавшись, мистер Лоу вспомнил об отвергнутой им просьбе графа Стэра оказать помощь, вспомнил его рассказ о событиях в Со, когда аббат вводил его к регенту, он уже нашел требуемый для визита повод.

Принц был рад, когда удавалось нарушить этикет; он принял его без всяких церемоний в своей лаборатории, являвшейся, пожалуй, самой странной частью той обстановки, которой регент Франции окружил себя. Эта была комната с очень простой мебелью, заполненная фантастической формы ретортами, колбами в шкафах и другой таинственной утварью.

Его Высочество в накинутом поверх обычного наряда халате забавлял себя химическими опытами, которые наравне с оккультными занятиями и изготовлением ядов, прибавляли ему скандальную славу.