Глава первая

Детство мисс Анны прошло в купеческом доме[3] ее родителей, мистера и миссис Уорд. Они были небогаты, но располагали хорошими связями. Около 1776 года мистер Уорд продал свое заведение и поселился с женой и дочерью в коттедже, где мы сейчас собрались.

Юность Анны, счастливая и спокойная, пролетела в этом пристанище, где царила, по выражению поэта, «золотая посредственность», тот скромный достаток, который, как говорят, и составляет счастье.

В праздничные дни коттедж оживал. Мы принимали Корнелию де Витт[4] и ее гувернантку синьору Летицию, а также жизнерадостного молодого человека по имени Эдвард С. Бартон в сопровождении его наставника Отто Гоэци[5].

Анну, Эдварда и Корнелию соединяли узы самой нежной дружбы. Вначале все считали, что Нед Бартон женится на Анне, когда та достигнет брачного возраста, и я помню, как миссис Уорд лет за десять до ожидаемой свадьбы начала украшать вышивкой великолепную пару индийских муслиновых гардин, сплетая монограммы Анны и Эдварда. Но человек предполагает, а Бог располагает. Оказалось, что Нед Бартон и наша Анна любили друг друга лишь любовью брата и сестры. Касательно Неда я в этом убеждена; быть может, в милом сердечке Анны жило и более сильное чувство, но тем не менее, Уильям Радклиф[6] был счастливейшим из мужей — что подтверждает и сэр Вальтер Скотт в своем повествовании о ее жизни.

Со времен сотворения мира не бывало девушки, обладавшей такой природной нежностью и грациозностью, как Анна. А какая веселость! Где бы Она ни появлялась, в воздухе расцветали улыбки. Ее единственным недостатком была чрезмерная застенчивость. Никогда не судите сочинителей по их произведениям! Что сотни — тысячи раз меня спрашивали, откуда взялась мрачная отвага ее гения. Вы, по крайней мере, не станете задавать этот вопрос, когда дослушаете мой рассказ.

В сентябре 1787 года трое наших молодых друзей провели вместе последние каникулы. Уильям Радклиф уже стал четвертым в их компании. Он попросил руку мисс Уорд в июле того же года. Нед и Корнелия были помолвлены с предыдущей зимы. Они очень любили друг друга и супружеская жизнь рисовалась им в самых радужных красках.

На сей раз г-н Гоэци не сопровождал своего бывшего ученика, одетого теперь, между прочим, в форму Королевского флота. Со своей стороны, Летиция осталась в Голландии, присматривая за домом графа Тиберио, опекуна Корнелии. Чтобы описать красоту последней, потребовалось бы красноречие моей бедной Анны, которая, кстати сказать, увековечила прелести своей подруги в «Удольфских тайнах»: с Корни был списан портрет Эмилии.

Ах! живейшие воспоминания! Я была еще ребенком, но хорошо помню наши долгие прогулки в холмах. Мистер Радклиф не отличался романтическим характером; он хорошо одевался и был человеком чинным, порядочным и вежливым с дамами. Когда Нед и Корнелия исчезали в густых зарослях, Уильям Радклиф заводил с Анной приятный и любезный разговор, но та подзывала меня и переводила беседу на темы классической литературы. По ее просьбе, мистер Радклиф читал вслух отрывки из греческих и латинских поэтов. Хотя Анна не понимала их смысла, она была без ума от ученой музыкальности стихов. И порой, когда лиценциат Оксфорда декламировал Гомера или Вергилия, нежные взоры Анны блуждали в дали, где растворялась, как видение, очаровательная пара: мичман Нед и светловолосая Корнелия…

Тогда Она вздыхала и просила мистера Радклифа дословно перевести отрывок, что он и делал с превеликой обходительностью, будучи всегда счастлив ей услужить.

Печальным было наше прощание в том году. Мы вновь должны были встретиться только после заключения двух браков, а именно: мистера Радклифа и Анны у нас, Неда же и Корнелии в Роттердаме, где жил граф Тиберио.

Деликатное и сентиментальное чувство побудило друзей решить, что обе свадьбы состоятся в один и тот же день и час, одна в Голландии, другая в Англии. Таким образом, невзирая на расстояние, между счастливыми новобрачными устанавливалось некое единство.

С конца каникул и до самой двойной свадьбы продолжался оживленный обмен письмами. Письма Корнелии источали чистейшую радость. Что касается Неда, то он был влюблен, как целый полк безумцев. Я не читала ответных писем нашей Анны, которая казалась мне немного грустной.

К Рождеству начали задумываться о свадебных нарядах. На протяжении всего января 1787 года обсуждалось исключительно приданое. Великий день был назначен на 3 марта.

В феврале пришло письмо из Голландии, приведшее в восторг весь дом. Вдовствующая графиня Монтефальконе, урожденная де Витт, днями скончалась в Далмации. Корнелия, единственная наследница, вдруг оказалась владелицей огромного состояния.

Письмо было от Неда, и он, судя по всему, был встревожен и несколько опечален этим событием.

Хотя послание было весьма кратким, Нед нашел место, чтобы упомянуть любопытную деталь: в отношении богатого наследства Монтефальконе, граф Тиберио оказался отныне в положении прямого наследника собственной подопечной.

После этого письма и до самого конца февраля никаких известий из Голландии не приходило. Ничего удивительного в этом не было. Погода в проливе стояла дурна я, переправу затруднял постоянно дующий с запада ветер. Сегодняшним паровым пакетботам и самые бурные ветра не помеха, но в те годы мы могли неделями не получать весточек с континента.

Добрый мистер Уорд имел привычку каждое утро говорить, поглядывая на крышу коттеджа, где был установлен флюгер:

— Как только этот петушок закружится, мы получим целую охапку писем!

Прошли первые два дня марта, а из Голландии все еще не было никаких новостей. На следующий день должна была состояться свадьба, и в доме все шумело и ходило ходуном.

Ближе к вечеру, через час после обеда, доставили свадебное платье, и почти в то же мгновение зазвенел колокольчик у ворот. Мы услышали радостный голос мистера Уорда, кричавшего с лестницы:

— Я же говорил вам позавчера — петушок завертелся! Вот и почтальон с кучей писем!

По правде говоря, письма прибыли в неудачный момент, принимая в расчет суету в доме. В пакете их было много, и на печатях стояли самые разные даты. Вскрыв последние по времени, мы убедились, что наши дорогие друзья из Роттердама пребывали в добром здравии, и вернулись к своим делам.

Наша Анна была в полном смысле слова пленена портнихами, доставившими платье. Я самолично принесла ей пачку из пяти писем; три были от Корнелии, два от Неда Бартона. По ее просьбе я вскрыла то, что показалось мне самым недавним, и сразу же перешла к четвертой странице.

— Все в порядке, — сказала я, прочитав несколько строк.

— Слава Богу! — воскликнула Анна.

— А сейчас, мой ангел, — промолвила хозяйка швейной мастерской, — малышке Джебб пора показать нам свои каблучки. Вы нам очень мешаете, сокровище мое.

Она улыбнулась мне, как бы смягчая суровость приказания, отсылавшего меня прочь. Она выглядела мученицей среди этих четырех гарпий с булавками во рту, прикалывавших ее к облаку белого муслина. Я положила письма на столик рядом с ней и вышла.

Я обязана обратить ваше внимание на одно важное обстоятельство: с этой минуты я перестаю выступать свидетельницей. Далее вы услышите саму Анну Радклиф, ибо о продолжении приключения я узнала из ее уст и, собственно, вновь увиделась с нею лишь после описанных событий.

Портнихи уехали примерно в семь вечера, увозя с собой свадебное платье для последней ревизии. Оставшись одна, Анна почувствовала себя такой уставшей от переживаний истекшего дня, что не решилась выйти в гостиную, где ее ждали отец, мать и жених. Нужно прочитать письма из Роттердама, сказала она себе в качестве предлога; но сон сморил ее прежде, чем она пробежала глазами первую фразу радостного послания, подписанного «Эдвард С. Бартон». Сон нашей Анны был горячечным и полным видений. Перед ней предстала небольшая, странной постройки церковь, стоявшая посреди красивой деревенской местности; повсюду виднелись деревья и кусты, никогда не произраставшие в Англии. Поля были заняты по преимуществу кукурузой, а стада казались разноцветными, словно горлицы. У церкви располагалось кладбище с белыми надгробиями. Два надгробных камня, заметила Она, походили друг на друга, как близнецы. Из каждого — простоватое, но трогательное украшение, часто встречающееся на наших английских кладбищах — выдавалась рука, изваянная из камня белее мрамора. Руки те простирались одна к другой и сплетались. Во сне Она не поняла, почему вид этих могил заставил ее задрожать и горько заплакать. Она пыталась прочитать надписи, высеченные на мраморных плитах, но ей никак не удавалось это сделать: буквы сливались и плясали перед ее глазами.