В десять, когда возвратившиеся портнихи подняли шум, Она проснулась вся в слезах. Она проспала три часа. Мысли ее отягощало предчувствие страшного несчастья.

— Я не спрашиваю, почему у вас глаза покраснели, мисс Уорд, — сказала хозяйка мастерской. — Молодые девушки, собираясь замуж, всегда плачут; думаю, это от радости. Давайте примерим платье.

Платье примерили. Оно пришлось впору, и ее снова оставили в одиночестве. Она умылась. Недавние слова портнихи напомнили ей впечатление, оставленное сном. Взгляд ее случайно упал на письма из Роттердама, о которых Она едва не забыла, и из ее груди вырвался громкий крик.

Кто-то словно бы вдруг подсказал ей имена, высеченные на мраморных надгробиях могил-близнецов: Корнелия! Эдвард!

Она распечатала первое попавшееся письмо. Нетерпеливый взгляд сперва видел лишь черные точки, танцующие на белом листе. Наконец Она прочитала и почувствовала облегчение. Письмо, датированное 13 февраля, было от Корнелии; та строила милые планы на ближайшие праздники. К тому времени она уже, конечно, должна была вступить во владение наследством вдовствующей графини. Корнелия рассчитывала приехать в коттедж, но не остаться там, как обычно, а увезти всю семью в свой прекрасный замок Монтефальконе в Динарских Альпах, на другом берегу Рагузы[7]. Она унаследовала огромное имение с мраморными и алебастровыми каменоломнями. Корнелия была вне себя от радости. Нед полюбил ее бедной девушкой, и кто бы мог представить, что брак с нею сделает его богатым помещиком…

«Чем могла бы одарить его я? — подумала Анна, складывая письмо. — Лучше уж так. И Уильям — достойная душа, в конце концов».

Поскольку Она проспала три часа, ее больше не клонило в сон. Она уселась в глубокое кресло, решив прочитать все письма, от первого до последнего.

Счастье дорогой Корнелии завораживало ее, и хотя легкие вздохи по временам вздымали муслин ее лифа, вызваны они были не завистью. Анна — и зависть! Немыслимо! Правда, ей казалось, что Корни с немного излишним восторгом описывает свои новоявленные богатства, украшения и, главное, безумства, что совершал ради нее одурманенный любовью Нед. Целые страницы звучали, как псалмы. А над псалмами мисс Корни взмывали дифирамбы Неда. Счастье! любовь! любовь! счастье! Это становилось утомительным. У вас во Франции есть довольно симпатичная поговорка: «Если вы так богаты, обедайте дважды». И наша Анна, возможно, думала: «Пусть поженятся дважды, раз уж они так любят друг друга!»

Она даже несколько гордилась собой, сравнивая умеренность собственной нежности с исступлением Корнелии. Будучи натурой философической и впитавшей учения как христианских, так и языческих мудрецов, Она пришла к выводу, что в подобном избытке счастья может быть и оборотная сторона. Такова человеческая жизнь: действие, противодействие. Любой, кто побеждает, проигрывает. И на горизонте всегда сгущаются облака, готовые затмить самое ясное небо.

Эта мысль, едва зародившись в голове нашей Анны, всевластно, со всей своей непреложной естественностью, воцарилась в ее разуме. Она заранее сокрушалась о печалях, которые в более или менее близком будущем непременно перегородят русло этого потока счастья. Дорогой Нед! Бедная Корни! скорбь, сменяющая радость, так жестока! Думаю, наша Анна уронила несколько слезинок еще до того, как обнаружила змею, прячущуюся под розами обширной корреспонденции.

О да, там скрывался, ах! там прятался аспид! Я сказала, что писем было пять, и я не солгала — но они напоминали китайские шкатулочки, что прячутся одна в другую к нескончаемому удивлению маленьких детей. В письмах Корнелии таились послания Неда Бартона, из писем Неда выпадали листки, написанные Корнелией, и наша Анна все читала и читала. Она насторожилась. Ей казалось, что она читает вечно, и в ту минуту, когда ее посетила философская идея — идея, которую хорошо образованные люди передают высказыванием «Тарпейская скала недалеко от Капитолия»[8] — в письмах стала заметна та же перемена, что и в размышлениях Анны. На голубом небе появилось далекое облако. И Она видела, как туча приближалась, разрасталась, чернела, предвещая собой… но не будем опережать события. Гроза не заставит себя ждать.

Не знаю, похожи ли мы с вами в этом отношении, но всякий раз, когда в своих несравненных сочинениях Она использует эту изобретенную ею формулировку — «не будем опережать события» — у меня мурашки пробегают по коже.

В письмах роттетрдамских жениха и невесты мало-помалу начинали звучать новые нотки.

Случилось так, что наша Анна сначала распечатала самые старые письма. Облако появилось на горизонте, когда Она вскрыла предпоследний конверт.

Сперва шло письмо от Неда: счастливый гимн звучал в нем приглушенней. До тех пор перо Неда всегда описывало графа Тиберио, сего образцового опекуна, как живое олицетворение терпимости, доброты, щедрости. Но в этот раз почти императорское имя графа упоминалось будто оголенным, без всяких эпитетов. И более тревожный симптом: Нед мало говорил в своем письме о любви.

Туманно, весьма туманно он намекал, что с наследством вдовой графини могут возникнуть затруднения. Поведение графа Тиберио изменилось. Г-н Гоэци, оказавшийся в Роттердаме проездом, делал странные намеки…

Далее следовало письмо от Корни, очевидно, страдавшей «нервами». Она называла Летицию Палланти «этой особой». Летицию! вчерашнего ангела! идеальное создание! И все почему? Неизвестно — но между раздраженных строк этого послания наша Анна со свойственной ей проницательностью прочитала совершенно скандальную новость: Летиция, поправ не только общепризнанные принципы морали, но и простую благопристойность, вступила с графом Тиберио в связь, описывать которую было бы излишним.

Что же до месье Гоэци (о нем говорилось в еще одном, более позднем послании), то какую роль играл он? Г-н Гоэци очень дурно отзывался о графе Тиберио, чьи скандальные выходки, по его словам, повергли дела графа в полный упадок, и проводил по полдня, запершись в графском кабинете! Он присутствовал на всех оргиях (так и было черным по белому написано в письме), а когда «эта особа» Летиция выходила, усыпанная бриллиантами, увивался вокруг нее, как самый любезный кавалер!

Вообразите, как летело время! Часы давно пробили полночь, но сна у нее не было ни в одном глазу. Нашей Анной владело лихорадочное желание узнать, что за зловещий червь шевелился в ее добром сердце. Она все читала, читала! Странный канун свадьбы!

И по мере того, как Она читала, смутная угроза делалась более явственной… Счастье и безмятежность вызывают скуку, но достаточно туче сгуститься на горизонте, и наш интерес просыпается.

Она вдруг вскочила с кресла — прозвучал первый раскат грома. В приписке Неда упоминались «задержки»: свадьба откладывалась!

Объяснялось это тем, что получение великолепного наследства оказалось связано с определенными сложностями, и дело необходимо было решить на месте.

Почему только молодая пара не вступила в брак раньше?

Этим вопросом и задавался несчастный Нед.

Она разворачивала лист за листом, находя в больших средние, в средних — маленькие. Она все читала и читала. Последний конверт был уже вскрыт, ибо мистер Уорд ранее успел извлечь из него обнадеживающее письмо, исторгнувшее у всех радостные восклицания.

Но известно ли вам, что именно прочитал этот добрый человек? Мне известно, ибо я обманулась, как и он.

То были несколько строк ближе к концу письма, в которых наш беглый взгляд выделил слово «счастье» — но увы, в действительности в них выражалось сожаление об утраченном счастье!

«В тот миг, когда все улыбается нам, — вот что писал бедный Нед, — и будущее разворачивается перед нами в пленительных красках: счастье, богатство, любовь…»

Ни мистеру Уорду, ни мне ничего больше и не потребовалось.

Фраза, однако, заканчивалась так: «…разражается буря. В тот самый миг нас поражает молния, мы повергнуты наземь; мы потеряны!»

Потеряны! Представляете, в каком состоянии находилась наша Анна?

К сожалению, роковое слово не было преувеличением! В конверте нашлась записка несчастной Корнелии:

«Посреди ночи меня поднимают с постели. Внизу, у лестницы, месье Гоэци пожимает мне руку и говорит: „Мужайтесь! У вас есть друг!“ Должна ли я верить ему? Меня увлекают прочь… Ночь ужасна и буря заглушает мои крики…»