В 1915 году было тут 300 зубров, через год — 100. В 1919 году лесник из деревни Сточек Варфоломей Шпакович увековечил себя, прикончив последнего зубра.

Но свеча не погасла. Зубров спасли, собрав остатки их в зоопарках и выпустив в Пущу.

Древний лес давних своих обитателей приютил, защитил и дал им размножиться. Сейчас только на белорусской стороне леса обитает три сотни зверей.

Не углубляясь в Пущу, зубров можно увидеть в загоне. Сама древность глядит на тебя сливовым глазом, почесываясь о корягу. Животное не кроткое, но и не свирепое. Стихотворец 1502 года писал: «Ты его не тронь, и он тебя не тронет».

Вольно под пологом леса бродят три стада зубров. При желании их можно всегда увидеть — предпочитают пастись на опушках и на полянах. Выглядят неповоротливыми тугодумами. Но впечатление это обманчиво. При опасности срываются с места, как будто ветер их сдул, — только треск, стихающий в чаще.

Зубру без Пущи некуда деться. Но и Пуща без зубра сразу бы потеряла свой колорит, свою «дикость» и древность. Зубра тут берегут. Зимой подкармливают. В разных местах леса я видел уже набитые сеном сараи…

И много у зубра соседей. В посаженном монокультурном лесу (сплошные ельники, сосняки, березняк, тополевник) жизнь бедна, временами кажется, нет ее вовсе. А Пуща с ее растительным разнообразием держит под пологом множество разных жильцов.

Чаще всего тут видишь оленей. Перебегают дорогу косуля, кабан. Обычна рысь. Есть волки. Лиса, барсук, енотовидная собака, куница, бобр, выдра, белка, заяц-русак живут бок о бок. Птицы — от филина до крошек крапивника и королька. Аисты — оба: черный и белый. Черный редок и нелюдим, белый, как и везде, льнет к человеку. Устроили в Пуще два водоема — немедленно появились повсюду редкие белохвостые орланы и загнездились лебеди.

С радостью видишь в Пуще черного в красной шапочке дятла-желну и с удивленьем — кедровку.

Эта обычная жительница Сибири изредка (залетно) появляется в серединной России, а тут эта птица — «своя», оседлая. Питается желудями, семенами сосны и, соседствуя с глухарями, подтверждает: Пуща — это южная часть европейской тайги. Всем зверям, исключая только медведей, есть в «старинном» лесу прибежище.

Но эта густо замешенная жизнь зависит полностью от людей, от их сердца и разума. Многочисленные ныне олени в этом для них благодатнейшем месте изведены были полностью.

В 1705 году не осталось ни одного! Но, слава богу, осталась Пуща. Завезли в нее из другого места оленей. И сейчас их столько, что надо уже сокращать, уже не всех может прокормить Пуща.

Хотя бы два слова надо сказать об охотах в древнем лесу. Были они тут всегда. В 1409 году для славянского войска перед Грюнвальдской битвой в Пуще заготавливали провиант — били зубров, оленей и кабанов. При походе Наполеона в Россию Пуща стала местом сражений, а шедший вслед за французами австрийский корпус опять же в этих лесах запасал провиант.

А уж сколько вельможного люда приезжало сюда поохотиться! Древние князья могли показать тут доблесть, с копьем на коне вступая в единоборство со зверем. А вот на снимке вижу царя Николая II. Сидит с ружьишком в спокойной позе на раскладном стульчике. Эта охота уже без всякого риска. Урон несли только звери. На царской охоте в 1897 году в Пуще было убито 35 зубров, 25 оленей, 37 ланей, 69 кабанов… Еще более «добычливой» была охота 1900 года.

В советское время в Пущу, считавшуюся заповедником, стали наезжать с ружьями секретари и генеральные секретари. «Машеров, настреляв дичи, посылал в Минске мясо своим друзьям». «Хрущев, убив оленя, подходил, трогал его сапогом, говорил: «Мясо сдать…» «Брежнев не стеснялся бить зверей из-под фар». Чтобы как-то прикрыть недозволенность стрельбы в заповеднике, Пущу сделали «заповедно-охотничьей территорией», иначе говоря, местом охоты для избранных, для тех, кто и ныне способен стрелять зверей с вертолета, кто может убить зараз пятьдесят уток (по закону можно лишь двух)…

В последнее время приезд вельможного люда в Пущу не наблюдался. Сиротливо стоит в окружении сосен ставший в один день знаменитым охотничий дом, построенный для Хрущева. В нем в декабре 1991 года втайне от народов большой страны «тремя зубрами» из славянских столиц был оформлен развал великого государства. «Вот окно Ельцина, а это — Бурбулиса… А в рубленом доме жили Шахрай и Козырев. А тут — Шушкевич, Кравчук… Говорят, прямо отсюда позвонили сообщить приятную для него весть американскому президенту, — рассказывает лесник и заканчивает словами: — Большое черное дело…»

…А Пуща — «терем расписной» — уже зябнет от легких ночных морозов, от долгих туманов.

Пуща спокойна и равнодушна к страстям человеческим. Много всего повидали ее дубравы. Но молчаливы. И, умирая, ничего не расскажут.

 _{Фото автора. 18 октября 1996 г.}

(Окно в природу)

Две недели назад ехал я в поезде с дагестанцем. Глядели в окно, говорили… Камал живет где-то под Брестом, но сердце его в горах. Говорил он о кизячном дыме, об овцах. О горных тропинках, о скудности горной жизни, о причинах вражды между горцами — «жизненное пространство»! И зашел разговор о влиянии высоты на жизнь. «О, еще как влияет! В нашем Кули вызревают яблоки, груши, черешня. Аул Хафек через ущелье напротив, крикни — услышат.

В нем яблони, вишни, черешни тоже цветут, но вызревает только картошка. Почему? Разница в высоте. Всего триста метров, а жизнь другая».

На этажах высоты жизнь различается очень сильно. В горах, находясь в одной географической точке, из тропического леса, саванны или тайги можно подняться в арктическую зону — снег, лед и ничего больше, никакой жизни! Килиманджаро в Африке — гора не бог весь какой красоты, но воспета всякими средствами — от рекламных картинок до рассказов Хемингуэя.

Экзотика! У подножия ходят зебры, слоны и жирафы, а вверху белеет чудо для Африки — снег.

Когда в Индии с юга подбираешься к Гималаям, видишь ту же экзотику: жирная зелень леса и вдруг на фоне синего неба — белый зубец. Это снег, вечный снег на высоте восьми тысяч метров. Температура с поднятием вверх через каждые двести метров опускается на один градус. Прикидываешь: там, где белеет этот зубец, мороз за сорок. Но тут, у подножия горы, жарко, люди в рубашках. Альпинисты, нагруженные теплой одеждой, выглядят странно.

По мере того как поднимаешься вверх, человеческий муравейник вдруг исчезает. Высота не может кормить столько людей, сколько кормит равнина. Редкие деревеньки. Щепотка домиков на уступе горы — желтеют початки кукурузы на плоских крышах, пашня, отвоеванная у гор, кружевными террасами окаймляет деревню, у околицы бродят низкорослые буйволы, мальчишка-пастух стоит на уступе. Другая деревня напротив — через ущелье. Если в гости, по тропке вниз, а потом вверх — полдня пути.

Но меж деревьями над ущельем натянут канат. В подвесной тележке по воздуху можно добраться минут за двадцать.

Выше — еще деревни, но реже и реже. А дальше встретишь лишь пастухов. Выше их — мир охотников. Ну а к снегам и дальше по ним ходят лишь альпинисты. «Стационарная» жизнь человека в Тибете и в американских Андах теплится на высоте четырех тысяч метров. Выше, сознательно обрекая себя на трудности, живут монахи в монастырях либо добытчики серебра.

Высшая точка «стационарной» человеческой жизни как рекорд отмечена на высоте шести километров. Для равнинного человека, у которого на высоте уже трех километров болит голова, жизнь в монашеском поднебесье немыслима. Только альпинисты, утверждая силу человеческого духа, поднимаются еще выше, часто расплачиваясь за это здоровьем и даже жизнью.

Ну а животные и растения, как высоко они поднимаются? Тот нам родственный мир, не озабоченный ни мыслью о Боге, ни спортивными достижениями, на горных этажах размещается в соответствии с температурой, влажностью, характером почвы и силой ветра. Эти условия определяют каждому свое место.