Когда, возвратясь из отпуска, Надежда после „объяснений” с мужем тяжко заболела и была госпитализирована, за исход ее болезни врачи серьезно опасались. Лечащий врач не только позвонил по телефону, но и пришел к Щербакову, убеждая его, что для выздоровления Надежды просто необходимо, чтобы муж навестил ее, проявил хотя бы минимальное внимание. На худой конец, пусть напишет ей. Щербаков выслушал врача и ничего не сделал. Не пришел, не прислал ни строчки, пусть она знает, что их больше ничего не связывает. Так ему удобнее.

На суде выяснилось еще одно обстоятельство. Оно как будто незначительное, но иная мелочь открывает в человеке то, чего не заметишь за годы совместной жизни.

Уходя 6 ноября, чтобы провести праздники с Ольгой Артемьевой, Щербаков отобрал у Лени, которому он обещал быть отцом, те книжки, которые подарил ему, отобрал уцелевшие игрушки. Книжки и игрушки понадобились Щербакову, чтобы подарить их ребенку Артемьевой. И его не остановили глаза Лени, и его не смутило, что делал он это в присутствии Нади. Что ему до них! Надежда Щербакова не сказала ему ни слова в упрек. Она и на Артемьеву зла не держала, да и что ей сейчас Артемьева? В течение пяти лет Щербаков был для нее олицетворением всего лучшего, что есть в человеке. Каким несказанно благородным — особенно после Василия Губенко — ей виделся Щербаков. И чем полнее и глубже был ее восторг перед Щербаковым, тем страшнее и непереносимее было то, что открылось в нем.

Едва оправившаяся от болезни, она оставалась в пустой квартире 7, 8 и 9 ноября. И если она не рассказала внятно, что толкнуло ее на преступление, то не потому, что не хотела —Не могла...

Никто в зале Надежду Щербакову не оправдывал, все понимали ее виновность. Но суд над ней был и судом над Щербаковым: судом по строгой и высокой нравственной мере. И это был не менее важный результат судебного разбирательства, чем сам приговор, вынесенный Надежде Щербаковой, несчастной и все же виновной женщине.