И в этот момент Фэрил поняла со всей определенностью, что собирается совершить величайшую в своей жизни ошибку.

Лэйни помахала Фэрил в заднее окошко фургона, и Джи-Джи дал газ. Муж Кэрол Энн был таким же худощавым, как и она, и к тому же лысоватым, хотя его темные волосы были заботливо зачесаны, чтобы скрыть это. Взглянув в зеркальце над лобовым стеклом, Лэйни обнаружила, что он так и впился взглядом в дорогу, словно из страха немедленно съехать в кювет, если на миг отвлечется.

Она решила, что Джи-Джи пьян, и начала шарить вокруг в поисках привязного ремня. Услышав шорох, Кэрол Энн повернулась с извиняющейся улыбкой.

— У нас тут беспорядок…

Только теперь Лэйни обратила внимание на мешанину из игрушек и детских книг, разбросанных между сиденьями.

— Мне ничуть не мешает.

— Это все дети, Эдди и Джоанна. Они совершенно не желают убирать за собой.

— И сколько им? — спросила Лэйни исключительно из вежливости.

— О, — просияла Кэрол Энн, — им девять и семь! Совсем как ребятишкам Фэрил. А у вас есть дети?

— Нет, пока я только крестная мать Тиму и Райли. Но ответственность немногим меньше.

— Вам повезло с крестниками. Впрочем, какие еще могут быть дети у таких родителей? Фэрил и Джон — умнейшие люди из всех, кого я встречала. А какой у них дом! В один прекрасный день мы с Джи-Джи поселимся в таком же.

— Ага, после дождичка в четверг, — пробормотал ее муж себе под нос.

Кэрол Энн продолжала болтать. Лэйни вежливо улыбалась, думая о своем. Как странно устроена жизнь! Эта пустенькая женщина мечтает о собственном доме, Фэрил, хозяйка такого дома, завидует моей свободе, а я с ужасом думаю о возвращении в мою безмолвную квартирку и тоже мечтаю — о том, чтобы хоть минуту пожить жизнью Фэрил. Неужели не существует человека, счастливого тем, что он имеет, неужели каждый из нас как белка в колесе бежит и бежит вперед в погоне за мечтой, только чтобы обнаружить, что не приблизился к ней ни на шаг?

Жизонди подвезли ее к самой станции. Она поблагодарила их. Поезд как раз подали к перрону. Лэйни вошла в полутемный и полупустой общий вагон и уселась, продолжая размышлять. Неужели счастья вообще не бывает? Кажется, никто из тех, с кем ей приходилось сталкиваться, не мог похвастаться, что доволен своей жизнью. Это вызывало чувство подавленности.

Окно вагона давно не мыли, за его пыльной поверхностью проносились то темные массы растительности, то освещенные полустанки. Внезапно, заслоняя все это, Лэйни отчетливо вспомнилось лицо Джулиана Ролла. Вот он, счастливый человек! Джулиан Счастливый. Он счастлив всегда: с женой, с детьми, с ней, когда это удается. Джулиан Ролл, довольный своей жизнью, как устрица в раковине.

Уныние не покидало ее вплоть до возвращения домой, становясь все более и более глубоким. Такси остановилось у невзрачного дома на Западной 89-й улице. Поднявшись на семь ведущих к парадному ступенек, Лэйни для начала удостоверилась, что никто не подкрался сзади. Только потом она открыла дверь и осторожно ступила в крохотный холл, озираясь на случай, если ее ждут неприятные сюрпризы.

Перила лестницы какой-то усердный жилец украсил длинной веткой остролиста. Вид свежей темной зелени неожиданно заставил Лэйни встряхнуться. Должно быть, это Ронда Хэкет, студентка из квартиры этажом ниже, подумала она, поворачивая ключ. Только ей могла прийти в голову идея украшать к празднику унылое старое здание, которому уже ничто не поможет принять приличный вид. И все же затея имела эффект, хотя бы тот, что Лэйни почувствовала себя лучше.

В квартирке пахло сосновыми ветками, которые она перед отъездом поставила в вазу с водой. Как уютно казалось здесь после нескольких часов дороги! Небольшая гостиная с несовременно высоким потолком и громадным окном в розоватом искусственном свете ощущалась настоящим домом. Старинный диван, мамин подарок (на нем две подушки с ярким мексиканским орнаментом), стены, увешанные самыми удачными из набросков… все знакомое, родное. Что за дурацкие мысли совсем недавно пришли ей в голову, удивлялась Лэйни, снимая пальто.

Она прошла в кухню, но даже там не обнаружила ничего особенно непривлекательного. В раковине стояла единственная тарелка с вилкой и ножом. Разумеется, это не полная чистота, если сравнить, скажем, с домом Шугар, но и далеко не беспорядок. К тому же в этой кухне тоже есть немного фарфоровой посуды: тарелки, купленные по дешевке на распродаже, и пара полосатых кружек. Даже книги по искусству, которые она так и оставила грудой на столе, не раздражали взгляд.

Лэйни достала из холодильника бутылку диетической кока-колы, с удовольствием сознавая, что больше не нужно поддерживать ничего не значащую беседу, что никто не войдет и не нарушит ее покой. Здесь мой дом, подумала она, бессознательно касаясь окружающих предметов, словно каждый из них был счастливым талисманом.

Выключая по дороге свет, она прошла в спальню. Окно-фонарь выходило на крохотные задние дворы таких же невзрачных ветшающих зданий. Хотя время перевалило за два часа ночи, мало кто из соседей спал. В квартире прямо через двор развлекалась компания: все светильники горели, а музыка доносилась даже через два закрытых окна. Их сосед сверху читал в кровати, даже не задернув занавесок, что проделывал каждую ночь на сон грядущий.

Лэйни задернула гардины и начала раздеваться, время от времени пожимая плечами. Что это на нее нашло в канун Рождества? Почему весь день и особенно вечером она чувствовала себя такой одинокой, такой потерянной? Я дома, думала она, а вокруг моя семья. Это показалось нелепым и забавным: ведь она не перекинулась и словом с большей частью своей «семьи», — и Лэйни засмеялась с легким сердцем.

Ну и что же, что они даже не встречались? Разве встречаться и подолгу болтать обязательно для того, чтобы ощущать родство? Все вокруг принадлежало только ей, потому что казалось ей правильным.

В ванной, взявшись за зубную щетку, Лэйни — впервые за день — взглянула с удовольствием на собственное отражение. После того как макияж был снят, глаза выглядели особенно синими, а волосы — особенно густыми, необычного оттенка светлого меда, и в целом все смотрелось очень неплохо.

Даже кровать под тяжелым восточным покрывалом стала не просто кроватью, а гаванью безмятежного покоя, и безмолвно манила к себе. Лэйни устроилась поудобнее, заложила руки за голову и еще раз огляделась. Два плюшевых мишки, подаренных еще в детстве, лукаво поглядывали с полки глазами-бусинками. Большая фотография Фэрил, окруженная разнокалиберными снимками подруг по колледжу, стояла на крышке забитой книгами полки. На стене у окна отливал глянцем постер итальянского побережья, где Лэйни провела прошлогодний отпуск. Она удовлетворенно вздохнула и зарылась под покрывало, счастливая сейчас и своим одиночеством, и тем немногим, что ей принадлежало.

«Наверное, я понемногу схожу с ума», — широко зевнув, подумала она и тотчас уснула.

Она стояла в дверях студенческого общежития, слушая пронзительную трель звонка, зовущего на первую пару. Она опаздывала, отчаянно опаздывала, но никак не могла вспомнить, в какой корпус бежать на занятия! Биология? Английский? Что это с ее памятью! А пока она лихорадочно напрягала память, звонок звенел все оглушительнее, все резче… пока не заставил ее проснуться.

Заспанная, беспрерывно зевающая, Лэйни уселась в постели, не в силах встать. На часах было почти восемь тридцать. Во сколько же она вчера уснула? В дверь продолжали трезвонить. Наконец Лэйни вяло поднялась, закуталась в халат и прошла к микрофону в гостиной.

— Если вы хотите мне что-нибудь продать, лучше убирайтесь сразу, — отрезала она в надежде, что удастся поспать еще.

— Это я, — ответил баритон, который Лэйни не перепутала бы ни с одним голосом на свете.

— Джулиан! — заволновалась она, смущенная и слегка возмущенная этим свидетельством его власти над ней. — Входи же!