Теперь можно было передохнуть и оценить ситуацию. А она оказалась весьма незавидной, если не сказать плачевной. Пока Рингроуз боролся за живучесть «Наутилуса», переменивший направление ветер развернул беспомощное суденышко и теперь неудержимо гнал из залива в океан. Подхлестываемое волнами, оно быстро удалялось от берега, и вскоре неудавшихся подводников окружало бескрайнее водное пространство, перепаханное белопенными валами. Непосредственной угрозы для субмарины они не представляли. Запас прочности позволил бы корпусу выдержать и жестокий шторм.

Что делать дальше? Рации на «Наутилусе» нет. Их хватятся не раньше вечера, когда Николь не придет домой и родители поднимут тревогу. Хорошо еще, если с берега кто-нибудь заметил, как лодку уносит в океан. Но все равно к тому времени наступит ночь, и поиски начнутся только с рассветом. Сколько часов они продлятся, сказать трудно. Поэтому нужно готовиться к тому, что предстоит провести в «чреве кита» — с ним метко сравнила тесную рубку Николь, — может быть, сутки или даже двое.

Джеймс Рингроуз ошибся на 19 дней.

К вечеру ветер стих, волнение улеглось. Однако, когда Рингроуз отдраил люк, на горизонте не было видно даже отблесков береговых огней.

— Хорошо, что в рубке имелась крошечная откидная полка-диванчик, куда я уложил Николь, укрыв всем, что нашлось сухого. Сам же, сидя, устроился у нее в ногах, — рассказывал учитель. — Ночь я провел без сна, а с рассветом занял наблюдательный пост на рубке, чтобы не проглядеть какое-нибудь судно. Но, увы, океан оставался пустынным.

Часа через три проснулась Николь. Нужно было кормить девочку завтраком, да и самому подкрепиться, так как накануне из-за всех треволнений мы легли спать, не поужинав. К счастью, снаряжая «Наутилус II», я на всякий случай уложил в рундук изрядный запас кока-колы и с десяток банок тунца в масле. На берегу такое сочетание не полезло бы в рот, но ничего другого на лодке не было, так что пришлось заставлять себя есть жирные консервы, запивая их кока-колой. Потом с перерывом на обед мы целый день сидели с Николь на крыше рубки. Я рассказывал ей сказки, которые придумывал прямо на ходу, и чуть ли не каждые пятнадцать минут окидывал взглядом горизонт.

Признаться, эта семилетняя кроха поразила меня. Я боялся, что она станет кукситься, плакать, проситься домой. Однако в течение всей нашей одиссеи девочка держалась молодцам: не капризничала, не хныкала, хотя на ее месте мог бы раскиснуть и взрослый. Лишь однажды — это было на седьмые сутки, — когда я сказал, что теперь придется ограничиться только половиной банки тунца в день, Николь спросила меня со слезами в голосе:

— Дядя Джеймс, а когда консервы кончатся, мы умрем?

Я, как мог, постарался успокоить ребенка, сказал, что нас скоро спасут, хотя, по правде говоря, далеко не был уверен в этом. Для страховки следовало позаботиться о том, чтобы не умереть от голода и жажды, если наше плавание затянется. Из книг я знал, что потерпевшие кораблекрушение погибают главным образом от обезвоживания организма. Значит, прежде всего нужно застраховать себя от этого. Надеяться на то, что рано или поздно пойдет дождь и мы запасемся водой, было бы верхом безрассудства. Где же выход? Во-первых, при тихой погоде можно на ночь привязывать на рубке, куда не попадают соленые брызги, крышку от рундука и утром собирать росу. Главное же — заняться охотой на рыб, чей сок, если верить книгам, утоляет жажду. Благо гарпунное ружье, маску и ласты я захватил с собой на лодку, а в здешних водах водилось несколько видов лососевых: горбуша, кета, нерка, сима.

Конечно, ручаться за успех было нельзя, но попробовать стоило. Поскольку стоял полный штиль, а Николь ни за что не хотела оставаться внизу, я разрешил ей посидеть на крыше рубки, для верности привязав девочку к поручням. И если бы не она, эта первая охота могла бы стать для меня последней.

Дело было так. За полчаса я загарпунил тройку приличных рыбин. Но тут Николь вдруг заявила, что ей «страшно одной, когда дядя Джеймс ныряет под воду». Прекращать охоту не хотелось. Чтобы успокоить девочку, я взял длинный тонкий линь и привязал его одним концом за поручни, а другим себе за щиколотку.

— Вот видишь, теперь я все время с тобой, так что тебе нечего бояться,— с серьезным видом объяснил я малышке.

Моя уловка подействовала, хотя и вынудила держаться недалеко от лодки, что, естественно, затруднило промысел. Тем не менее за час удалось подстрелить еще пять рыбин. Я уже подумывал на сегодня закончить, как вдруг почувствовал, что «поводок» лихорадочно дергает за ногу. Пришлось всплыть на поверхность. Увидев меня, Николь замахала руками и стала что-то кричать, но из-за попавшей в уши воды слов было не разобрать. Наверное, стало скучно сидеть одной, подумал я и ответил, что скоро вернусь. Но девочка не только не успокоилась, а, судя по широко раскрытому рту, прямо-таки зашлась в крике.

Не понимая, в чем дело, я оглянулся вокруг — метрах в пятидесяти бурунами резали поверхность два острых акульих плавника. Гарпунное ружье против хищниц было бесполезно. Оставалось спасаться бегством и надеяться, что я сумею проплыть десять метров, отделявших от «Наутилуса», быстрее, чем они пятьдесят.

Дальнейшее развитие событий напоминало сцену из кинофильма «Челюсти». Несмотря на бешеный спурт, на последнем метре акулы почти настигли меня. В какое-то мгновение даже показалось от страха, что в мои ноги уже впиваются их острые зубы. Как это ни парадоксально, но меня спасла именно хищность преследовательниц: они одновременно попытались схватить бившихся сзади на кукане рыб и, мешая друг другу, сбавили скорость. Этой секундной задержки было достаточно, чтобы, почти до пояса выскочив из воды, я успел схватиться за трап и отчаянным рывком забросить тело и ноги на стальной борт субмарины. В следующее мгновение «Наутилус» вздрогнул от сильнейшего удара таранившей его акулы, все-таки сдернувшей у меня с ноги ласт.

Судорожно цепляясь за ступеньки, я кое-как вскарабкался на рубку и поспешил вытянуть из воды тащившееся за мной на шнуре с поплавком ружье, пока хищница не схватила его. В это время лодка загудела как колокол от бросавшихся на нее в бессильной ярости акул. Побледневшая от ужаса Николь сидела ни жива ни мертва, вцепившись в поручни.

— Ну вот видишь, все обошлось, — обнял я девочку, второй раз спасшую мне жизнь.

После только что пережитого страха она дрожала всем телом. Поэтому, взяв ее на руки, я спустился вниз, не забыв прихватить немногочисленные трофеи, и задраил люк.

В тот же день на обед я отведал сырую рыбу, из-за которой чуть было сам не попал на обед акулам. Большого удовольствия это экзотическое блюдо мне не доставило, но голод и жажду более или менее утолило. Забегая вперед, скажу, что затем в продолжение двух недель я питался только ею, лишь изредка, когда становилось совсем уж невмоготу, позволяя себе глоток кока-колы. Под конец даже Николь в дополнение к опротивевшему ей тунцу съедала кусочек-другой сырой рыбы и уверяла, что она очень вкусная. Правда, возобновить подводную охоту я смог только на третий день, когда акулам надоело караулить наше желтое чудовище. Причем каждый раз я привязывался линем к поручням рубки, где бдительно несла вахту Николь, а загарпуненную рыбу сразу же доставлял на борт лодки, чтобы она не приманивала акул.

Шли однообразные, ничем не примечательные дни. Подгоняемый волнами «Наутилус II» медленно дрейфовал на юго-запад все дальше от берегов Америки.

На двадцатые сутки Рингроуз заметил вдали слабенький, мерцающий огонек. В наступающих сумерках было непонятно, движется ли тот по небу или по воде. Джеймс кубарем скатился в рубку, схватил мощный электрический фонарь для подводных съемок и поспешил наверх. Светящаяся точка постепенно приближалась. Это мог быть только сигнальный огонь на мачте судна.

Окрыленный надеждой Рингроуз включил свой фонарь, направил луч вверх и стал покачивать его из стороны в сторону, чтобы привлечь внимание.