Идут вторые сутки дрейфа, а нет и намека на возможность побега со льдины. Зато у меня появился сильный союзник — вера в победу. Судьба явно благоволила ко мне — вряд ли когда смогу объяснить обстоятельства, спасавшие от неминуемой гибели. Очень часто в жизни человека, в его борьбе за жизнь вера играет главную роль, она порождается сознанием, разумом.

Вынесло к островам Вилькицкого. Самый близкий ко мне остров Средний. Теперь надо не прозевать отлив, лед наверняка растянет. Так оно и есть. Вперед! В двух спайках прорубил каналы, через две перетащил «Пеллу» и оказался на чистой воде. Спрятался от ветра и льда между двумя островами. Главное сейчас — не спешить и выбрать правильный путь. Необходимо осмотреть море с высоты. Заплываю за крутояр северной оконечности острова Средний и иду на его вершину к топографическому знаку. Пришлось подниматься высоко, зато обзор прекрасный. По моему курсу — плавающий лед. Носит его туда-сюда течениями в проливе Свободной Кубы. Продвигаться придется рывками, в отливы. Перевалить бы за мыс Харитона Лаптева, там обязательно должен быть проход: почти сутки дует юго-восточный ветер.

С правого борта дышит море. Словно чудище какое воздух из могучих легких выпускает. Там, где звуки, бурун по воде бежит. Знаю, мелей в проливе нет. Меж тем барашки движутся к лодке, дыхание слышится отчетливее. Над водой показалась продолговатая, слегка горбатая белесая спина. Каждая такая горбина длиной почти с лодку. Вторая, третья... Ко мне приближалось стадо белух в несколько десятков голов.

Через три часа стал обгонять отдельные льдины, потом целые скопления, затем лавировать в разводьях между большими полями. И, наконец, пятиться назад, чтобы не быть снова зажатым. Но самое странное то, что лед двигался против ветра — сила течения прилива гнала его обратно в пролив. Да, дорога вперед возможна только в отлив. Отступаю галсами, надо тянуть время до отлива и остаться на воде. Прибрежная зона забита льдом. Спать не придется еще, как минимум, двенадцать часов — при смычке лодку может раздавить. Уже хорошо виден маяк на мысе Прончищева, до него не больше десятка километров. «Угомонись, успокойся, — говорю себе вслух, — сколько раз уже загадывал и ни разу не угадал». Волноваться было отчего. Всего в 60 километров была цель, «...к которой стремились в продолжение столетий» — мыс Челюскина.

Последние мили к заветному мысу

25 августа. На подходе к мысу Прончищева невдалеке пролетел вертолет курсом на северную оконечность острова Самуила. Я пустил две зеленые ракеты. Реакции никакой. Не может быть, чтобы не заметил. Минут через тридцать возвращается, прямо на меня летит. Кругами ходит, снижается. Салютую веслом и жестами показываю — все нормально. Он все ниже. Не пристегнутый тент срывает ветром, гонимым от винтов. Пилоту погрозил кулаком. Машина зависла в десяти метрах над самой водой с наветренного борта. Жестикулируя, пилот что-то кричит. Показываю, давай улетай. Поднявшись, кружок очертил и на север подался, в океан. Зачем туда? Нос лодки ткнулся в галечный берег.

В 1736 году, на проделе свободного плавания «Якуцка», находящегося в проливе Вилькицкого, Челюскин записал: «Матерый берег остался на SW в 5 верстах». Это был едва видный нынешний мыс Прончищева. Именно этот мыс видел Прончищев, перед тем кик вскоре отдал приказ «возвращаться из-за препятствия льдов» на базу в Усть-Оленек. По возвращении туда он скончался. Вслед за ним умерла и его жена. Их могила сохранилась и Усть-Оленеке и поныне.

Под ногами тундра. Здесь преобладает серый тон, цветом не видно, грибы очень мелки. Зато много камня — серый плиточный сланец. Забрался на маяк, смотрю и море, куда полетел вертолет. Ледовый разведчик помогал ледоколам «Арктики» и «Таймыр» проводить караван судов. Их видно было даже без бинокля. Будет впереди еще лед, коль ледоколы на трассе. К Челюскину тянулись чистая, без единой льдинки, дороги. Выступивший в море мыс Прончищева служил хорошим прикрытием.

Остров Фрам, острова Локвуд, бухта Мод, мыс Папанина — всего 30 километров пути, но как насыщены они драматической историей освоения Севера. Вечная память о ней в географических названиях. Уже отчетливо видны антенны и строения, вытянувшиеся линией в море на низменном берегу. До них самая малость, километров 15, не более. Усилившийся шквалистый ветер с ливневым снегом заставил идти в укрытие под отвесную скалу восточнее мыса. 2 часа 26 августа. Якорь опустился на ледяное ложе, глубина пять метров. Натянул тент и затопил печь. Часы уже не играют никакой роли, да какая разница, где стоять — перед поляркой или здесь. Не будешь же ночью людей беспокоить, и найдется ли там укрытие для лодки? Отдохну и высушу одежду.

«Гребная лодка «Пелла-фиорд», капитан Смургис Е.П., прибыла на мыс Челюскина 26.08.1990 г.

Директор обсерватории Ю.В.Ковальчук».

Такая регистрационная запись появилась в моем удостоверении.

9 мая 1742 года Семен Челюскин открыл этот мыс, достигнув его сухим путем. И сейчас стоит здесь привезенный русским исследователем деревянный столб, как особый знак, символ человеческого мужества и геройства. Потом со стороны моря самую северную точку Евразии достигли экспедиции Норденшельда, Толля и Нансена. И вот спустя столетие у этого ничем не приметного, но до сих пор заветного для мореплавателей мыса стоит — впервые в мире — прогулочная гребная лодка. На носу ее укреплен металлический вымпел журнала «Вокруг света».

Окончание следует Евгений Смургис / Фото автора

Виктор Константинович Рыков из рода известных в старой России моряков. Сам он полковник в отставке... Каким образам он попал в сухопутные войска? Виктор Константинович объясняет это тем, что была война. Он — человек своего времени и, как и многие советские люди, старался не упоминать своих именитых предков. Однажды он пришел к нам в журнал и робко предложил маленькую историю, связанную со своим дедом. Так и возникла идея написать историю братьев Рыковых.

Семен Дежнев и Ерофей Хабаров, Витус Беринг и Григорий Шелехов, Геннадий Невельской и основатель Владивостока Алексей Шефнер — все они шли первыми по неведомым морям и землям. Но были многие и многие, чьи имена не столь известны или забыты вовсе. А ведь кто-то из них, безвестных, сделал первый промер пустынной бухты, кто-то первым ступил на замшелые камни безымянного мыса...

Их было четверо братьев-моряков: Василий, Николай, Павел и Сергей. В середине прошлого века все они закончили Морской корпус все дослужились до генеральских или адмиральских эполет. И все четверо в общей сложности более сорока лет отдали освоению Дальнего Востока.

Мне с детства запомнились шкатулочки, украшенные непременными драконами, скорее смешными, чем страшными, старые семейные фотографии с золотыми медалями фотосалонов, красивые открытки с видами скалистых берегов и парусников. Помню миниатюрный адмиралтейский якорь, блестевший никелем. Якорь этот мы с братом таскали на веревочке по двору, изображая пароход. И очень огорчались, что он не зацепляется за «дно». Запомнились нечастые рассказы отца, Константина Павловича Рыкова, воевавшего береговым артиллеристом в японскую, — что-то о Русском береге, о Владивостоке, о мысе Рыкова... Отец потом жег в печурке фотографии, открытки. Чтобы уцелели мы, его сыновья.

И сейчас мне слышатся вздохи тети Кати — Екатерины Сергеевны Кочуковой, дочери младшего из братьев, по кругосветному плаванию, когда ее, шестилетнюю, чуть не похитил какой-то раджа: вздохи по сказочной жизни в только что начинавшемся Владивостоке. Вспоминала она и Ивана Антоновича Купреянова — губернатора Русской Америки. И еще Шефнера. Он часто бывал у них в доме в Петербурге. Он был начальником ее отца еще во Владивостоке. Высокий, стройный, красивый! Душа компании.

Особенно запомнились мне папины рассказы о его отце, моем деде — Павле Ивановиче Рыкове. Большой портрет деда в овальной раме рядом с таким же портретом бабушки, Зинаиды Яковлевны, урожденной Давыдовой, висел у нас в столовой.