Факт выдвижения человека на первый план в эпоху Возрожде­ния в Италии сомнению не подлежит. Но самое существенное в этом выдвижении никак не признание за ним права удовлетворять свои потребности, да еще именно «плотские». Если бы все своди­лось к этому, незачем было бы особенно и восторгаться Возрож­дением, как это обычно ведется. Самым существенным в вы­движении человека было то, что Мишле и Буркгардт назвали «открытием человека»; первый — в своей формуле:      «открытие мира и человека»; второй—в своей: «открытие человека и при­роды».

В чем, собственно говоря, проявилось «открытие человека»? Прежде всего в понимании, что он может мыслить сам — как под­сказывает его Разум. Именно это и заложено в том, что называют «секуляризацией» теоретической мысли, происшедшей в эпо­ху Возрождения^»[2]. Эта обширная цитата понадобилась для того, чтобы стала ясной концепция Возрождения предлагае­мая Н. И. Конрадом. Действительно, секуляризация человека, понимаемая в широком смысле этого слова,— не только как его высвобождение из-под власти теологии,— является важ­нейшей, определяющей особенностью ренессансного мировоз­зрения.

Сам по себе интерес к человеку но может служить критерием, характеризующим ренессансное сознание. Еще Плотин и неоплат тоники проявляли огромное внимание к внутреннему миру челове­ка, а учение Плотина об экстазе как способе постижения бытия не могло бы возникнуть помимо внимания к человеку. Христианская патристика также была полна интереса к человеку: отцы церкви много и энергично писали об его ответственности перед богом. Средневековая культура и искусство, равно как и томистская фи­лософия, сосредоточивались па человеке. Но им свойственно весь­ма своеобразное отношение к этому объекту их созерцания и изображения. Человека они рассматривали как элемент структу­ры, или теологической или теургической, или как звено в системе! сеньориальных связей. Собственно ренессансное мировоззрение вычленяет человека как самостоятельный индивидуум из всех тех иерархических структур, куда включало его средневековое мыш­ление. Человек сознавал себя ответственным не только перед высшими силами: перед церковью, феодальными обязанностями, властью божьей,— но прежде всего перед самим собой. Он выраба­тывает по отношению к действительности критическую позицию; он уже начинает проникаться идеями свободомыслия — сначала религиозного, а затем и социального. Не столько град божии, сколько град земной приковывает к себе его творческое внимание, и он активно начинает утверждать себя я в сфере мысли, и в сфере чувства как самостоятельная личность. Подобный строй мыслей можно встретить в культурах и литературах разных стран и народов, и он является верной приметой возникновения в них ренессансных тенденций.

Заслуга Н. И. Конрада состоит в том, что он привел в спетому ранее разрозненные факты, дал им объяснение, открыв тем самым новые перспективы для изучения литератур Запада и Востока в их типологических общностях, которые объясняются не взаимо­влиянием (которое бывало далеко не частым), а спонтанной зако­номерностью самого исторического процесса, вызывающего к жиз­ни родственные духовные образования.

Обращаясь в работах как вошедших, так и не вошедших в настоящую книгу, ж японской литературе нового времени, Н. И. Конрад устанавливает наличие в ней еще одного эта­па, имеющего аналогию с Европой, а именно этапа Просве­щения.

Как и при исследовании ренессансных явлений в культурах различных регионов мира, при изучении вопроса о Просвещении в Японии, Китае, Корее или других странах и ареалах Востока нельзя искать прямого совпадения между восточным Просвеще­нием и его классическими европейскими аналогами. Каждая об­щая закономерность мирового исторического процесса, сохраняя свои общетипологические черты и признаки, выявляется тем по менее в глубоко своеобразных формах, обусловленных особенно­стями национального и социального бытия той или иной страны, ее искусства и общественной мысли. Уже сама неравномерность развития капитализма и формирования антифеодальной идеологии порождает несовпадение во времени, отсутствие синхронности в возникновении просветительских тенденций в культурах Запада и Востока. Нельзя также, рассматривая проблему восточного Про­свещения, целиком опираться на абстрактные модели просве­тительского образа мысли, построенные на основе наиболее выраженного и сложившегося французскою Просвещения. Оно было кульминацией этого широкого, охватившего многие страны умственного движения, подобно тому как итальян­ское Возрождение — вершиной и наиболее зрелым выражением ренессансной фазы общественно-духовною развития челове­чества.

Классически завершенная, со строго очерченными контурами фаза Просвещения существовала далеко но во всех странах Евро­пы. Но просветительские тенденции можно проследить во всех европейских литературах, ибо тенденции эти были вызваны к жизни реальным потребностями исторического процесса к зна­меновали собой становление нового, демократического, антифео­дального сознания. Не удивительно, что на Востоке Просвещение выступает в ряде случаев или в зачаточном, или в неразвернутом виде, порой без многих культурологических черт, которые свой­ственны европейскому Просвещению и кажутся обязательными его атрибутами. Между тем и при отсутствии всей суммы признаков классического европейского Просвещения просветительские тен­денции явственно дают о себе знать в разное время и в странах Средней Азии, и на всем Востоке. Но они обладают своей спе­цификой.

Во Франции, например, столь грандиозное предприятие, как «Энциклопедия», рассчитанная на просвещение народа, освобож­дение его от невежества, на воспитание в нем здравых и разумных представлений, сосуществовало с могучей художественной лите­ратурой, развивавшей тот же строй мыслей на языке образов. В Японии XVIII века, в пору, когда еще действовал введенный домом Токугава запрет на контакты с внешним миром, тем не менее европейские знания и культура проникали в закрытую страну: их проводниками стали «рангакуся» — ученые, ориенти­ровавшиеся на голландскую пауку и технику. В эту эпоху возни­кает огромный труд Андо Сёэки «Истинно действующие законы природы», своеобразная стотомная японская «Энциклопедия», где развивались идеи весьма прогрессивные, в том числе антифеодаль­ные, провозглашалась мысль о равенстве людей и содержалась критика реакционного конфуцианства. Позже появился трактат Ямаката Банто «Юмэ-но-сиро» («Сновидение»), направленный про­тив феодального мышления и против официальной пауки, апологе- тизировавшей феодализм. Однако в художественной литературе, в отличие от того, что было во Франции, ие нашлось столь же зна­чительных эквивалентов этим фундаментальным явлениям об­щественной мысли. Но все же произведения просветительского характера возникали и охотно читались. Среди них следует назвать роман «Путешествие Сидоноки» Сигара Гэнная — парафраз свиф­товского «Путешествия Гулливера», сатирическую «Хосэй моногатари» («Повести нашего времени») того же Андо Сёэки или «Уди­вительный рассказ о заморских странах» Ютанпси — переложение романа Свифта

Во всех этих ранних творениях японской художественной и общественной мысли отчетливо проступают приметы просвети­тельского сознания: рационализм, ориентация па разум, антифео­дальная устремленность, подготавливавшая буржуазные преобра­зования действующей социальной системы, очевидное понимание необходимости просвещения народа и, наконец,— коренная мысль всех просветителей о том, что мнения правят миром и рычагом изменения существующего порядка вещей может стать выработка правильных, разумных представлений о природе и назначении человека в общественной жизни.

В обширном исследовании идеологии и литературы эпохи Мэйдзи, то есть периода буржуазной революции в Японии, Н. И. Конрад подробно исследует формы и особенности японско­го Просвещения, останавливаясь на работе Фукудзава Юкити — этого крупного идеолога японской буржуазии, который сделал очень многое для «европеизации» Японии или, иными словами, для создания идеологической базы, на которой утверждалось со­знание японской буржуазии. Юкити отнюдь не механически пере­носил на японскую почву европейские представлении и знания: он исходил из национальных интересов и содействовал усвоению только того, что действительно отвечало потребностям японского общества и потребностям борющейся за власть японской буржуа­зия. Этим же задачам отвечала и политическая беллетристика — непременный и постоянный спутник эпохи Просвещения, а также переводы работ английских позитивистов и утилитаристов с их рационалистическим подходом к вопросам этики, науки, общест­венной практики. В эту эпоху складывается и новый япон­ский роман, и новые формы поэзии. «Лекции по японской лите­ратуре периода Мэйдзи» Н. И. Конрада содержат богатейшую ха­рактеристику духовной жизни этой сложной эпохи в истории Японии и раскрывают реальные противоречия японского Про­свещения, обусловленные незавершенностью и компромис­сным характером самой революции Мэйдзи, хотя и расчистив­шей путь для японской буржуазии, но не покончившей с феода­лизмом.