Обо всем. О том, что было ее жизнью – о Намике и Сабахе, о домашних делах, о Намике-старшем и Ракшане-ханум, о внуках, о себе. О своей любви к нему.

Хансияр не верила, что он умер. Знала, но не верила. Или верила, что он не умер. Хотя, может быть, это одно и то же?

Разница между письмами, написанными до тысяча девятьсот тридцатого года и после него заключалась лишь в том, что на первые были ответы. Аллах свидетель, если бы Хасан знал, что Хансияр пишет ему, он отвечал бы ей даже из посмертия.

«Ты слишком сильно любишь ее, чтобы позволить горевать», – так сказал Омар.

Слишком старый, чтобы помнить, каково это – любить. Слишком старый, чтобы понимать, что невозможно любить слишком сильно.

К тому времени Омара не было на свете уже пятьдесят три года. Вампир, изменивший жизнь Хасана дважды – в тысяча девятьсот шестнадцатом году и в тысяча девятьсот тридцатом – в тридцать восьмом переломил его посмертие. Омару и Айшату, ученым, книжникам, самым мудрым людям из всех, кого довелось знать Хасану, не хватило мудрости понять, что не со всеми можно договориться. Они провели на Земле несколько столетий, но так и не поверили в то, что есть… существа, не люди, бешеные твари, понимающие только язык силы.

Омар не признавал законов, на которых основывалось существование не-мертвых. Полагал их звериными, недостойными и греховными. Он думал, что если Аллах не отнимает у вампиров разум вместе с жизнью, значит, в Его воле, чтобы они оставались людьми и вели себя как люди.

О том, что между людьми тоже существует иерархия, установленная Аллахом, но не менее строгая, чем между вампирами, Омар, разумеется, знал, однако считал, что этой иерархии люди следуют добровольно. Вампиров же вынуждала к подчинению кровь.

Они были исключением из всех правил, Омар, его ратун Айшат, и давно покинувший мир ратун Айшата – тоже. У Хасана просто выбора не было, кроме как стать таким же. Не таким, как другие. Вот только не меньше, чем свое отличие от остальных вампиров он осознавал и то, насколько отличается от Омара и Айшата. Он был солдатом при жизни, остался им и после смерти, и никакие книги, никакие наставления не могли этого изменить. Его, наверное, не изменила бы даже связь на крови, подчиняющая най ратуну.

– Когда-нибудь ты поймешь, что любую задачу можно разрешить без применения силы, – говорил Омар, – на понимание этого нужно только время, а времени у нас достаточно.

В этом он ошибся. И духи не могли предсказать его судьбу, потому что у мертвых нет судьбы, она заканчивается вместе с жизнью.

В тридцать восьмом году Айшат и Омар отправились в Германию. Они думали объяснить тварям, которых сочли людьми, чем чревато принуждение духов к участию в человеческих войнах. Почему нельзя делать этого, даже если духи сами не против повоевать друг с другом и с людьми, и особенно – если против. Оба предполагали, что их могут не сразу услышать, не сразу понять. Оба на некоторое время превратились в учеников Хасана, знавшего Германию, не раз бывавшего там и при жизни, и после смерти. Оба верили, что рано или поздно их услышат и поймут.

Чтобы убедить их в обратном, нужно было быть таким же мудрым, как они, да вот беда, подобная мудрость подразумевала подобную же наивность. И пока Хасан оставался собой, воином, а не ученым, он не мог доказать Омару – и тем более Айшату – почему им нельзя иметь дело с нацистами. А стань он таким же, как двое его наставников, он и сам бы перестал понимать, что есть те, с кем нельзя разговаривать, можно только убивать. Перестал бы видеть мир настоящим.

Про убийства тогда не думал даже он. Все-таки, восемь лет в обществе самых мирных не-мертвых созданий на свете, мирных и вызывающих глубокое уважение, это немалый срок. Достаточный, для смягчения любого нрава.

Омар и Айшат были услышаны, увы, их услышали даже слишком хорошо. Люди, пытавшиеся овладеть неодолимой силой, безошибочно распознали в них представителей той самой силы. А кроме людей, там были вампиры, не-мертвые, так же одержимые жаждой власти, жаждой войны, как их живые соотечественники. Только куда более могущественные, чем живые. И куда менее уязвимые.

Хасан не стал думать, что нацистов непременно нужно убивать, даже когда они убили его ратуна. Ни тогда, ни потом ему не было дела до людей и идеалов, превративших людей в животных. Значение имели лишь пятнадцать нелюдей, полтора десятка мертвецов, покусившихся на кровь, которой не были достойны.

Хасан не собирался мстить. Но кровь следовало вернуть. Она была слишком ценной, чтобы оставлять ее существам дурным и нечестивым.

И он вернул ее.

Это заняло восемь лет.

К исходу срока, к тому времени, как был обескровлен и уничтожен последний из пятнадцати упырей, Хасан собрал отряд, в котором каждый боец умел больше, чем обычные смертные, сделал этих людей Слугами и заработал прозвище «Убийца Вампиров».

За эти восемь лет представления о возможностях и обязанностях посредника между духами и смертными необратимо изменились. Его представления и представления духов. Изменился весь мир и стремительно продолжал меняться, но Хасан никак не думал стать причиной даже части этих перемен. Он знал, чего хотел от него Омар – понимания, что любой вопрос, любое дело можно решить с помощью разума и доброй воли. Омар верил в это, и духи именно этого ожидали от посредников, и до смерти ратуна Хасан надеялся когда-нибудь обрести это понимание. Но Омар ошибся, а его най стал Убийцей Вампиров, командиром эффективной и смертоносной боевой группы, и за восемь лет окончательно убедился, что разум и добрая воля хороши лишь тогда, когда есть у обеих договаривающихся сторон.

А это, как оказалось, большая редкость.

Духи все чаще стали обращаться к Хасану за помощью в делах, от которых Омар отказался бы, о которых Айшат даже не захотел бы слышать. Дела эти касались не только взаимодействия духов и людей, они касались взаимодействия между духами. Им, могущественным и волшебным, оказывается, нужны были посредники для того, чтобы договариваться между собой. А еще им нужны были наемники.

И так или иначе, их дела требовали решения.

Тогда, в сорок шестом году, в Лондоне, и была создана «Турецкая крепость», место, где любая волшебная тварь могла найти временное убежище и попросить о помощи.

Хасан научился называть духов феями, научился ладить с другими вампирами, научился быть европейцем, а не османом. Не только османом.

Он так и не научился понимать, что о Хансияр и детях нужно думать, как о чужих людях, о ком-то, постороннем, нуждающемся в заботе. Однако в Турцию больше не возвращался.

Одним из условий его сотрудничества с духами было предоставление всей информации о жизни Хансияр и мальчиков, и духи исправно выполняли свою часть сделки. Не видеть жену было… тяжело. Хасан тосковал по ней, он тосковал по своей Хансияр уже шестнадцать лет. Однако видеть ее, быть рядом с ней, не имея возможности дать знать о себе – это было еще хуже. Гораздо хуже. Он не мог сравнить, пока не уехал надолго. А уехав, уже не смог вернуться.

Возвращаться было ни к чему.

И не к кому.

Омар когда-то говорил и об этом, но, как и во всем, что касалось Хансияр, Хасан не верил ему.

Письма Хансияр он увез с собой. В Англию, давно ставшую домом. Даже без предупреждений Омара понимал, что не стоит этого делать, понимал, что не нужно эти письма читать. Незачем. Разве он и так не знал о жизни Хансияр и сыновей все, что только можно знать о тех, кого любишь, кого не оставляешь без внимания и защиты?

Разве он не привык к одиночеству? Никто не нужен был ему, кроме Хансияр, но ведь за шестьдесят лет он смирился с тем, что она недостижима. Шесть десятилетий. Целая жизнь. Если знаешь, что у тех, кого любишь, у той, кого любишь, все хорошо, одиночество не так уж страшно. Он смотрел на любимую женщину со стороны, издалека, знал о ее жизни из чужих докладов и верил, действительно, верил, что этого достаточно. По-другому было нельзя.