Его размышления прервал Николай Фомич, все это время молча наблюдавший за зятем. Он вручил ему увесистый чемодан с бланками и карандашами и попросил задавать вопросы, если что-то не понятно. Поляков ответил, что пока у него вопросов нет но, если появятся до отлета,  он обязательно их задаст по коммуникатору. Перетерпев семейные объятия и поцелуи своих новых родственников, Поляков побрел на свой корабль. Возвращаться домой абсолютно не хотелось.

По пути домой Иван вспомнил погибшего в 1944 году Александра Панкратова, кандидата наук по психологии. Во время службы он всегда искренне восхищался способностью этого человека воспринимать душу собеседника. По своему влиянию Панкратов находился на несколько голов выше всех замполитов, агитаторов, коммунистических и комсомольских вожаков вместе взятых. Он мог просто и доступно объяснить самые непонятные события любому, даже тем, кто вообще не имел никакого образования. Его слушались и уважали. Поляков гордился, что его командиром отделения являлся именно Панкратов. Еще со времени их контрнаступления под Москвой, Панкратов стал постоянно вести разговоры с жителями освобожденных территорий. Он использовал любой момент для этого, а результаты своих бесед потом записывал в потрепанную толстую тетрадь, с которой никогда не расставался.

Естественно, это не могло не вызвать интереса СМЕРШевцев, и как то Александр пропал. Поляков и другие солдаты из отделения аккуратно поинтересовались у командира взвода судьбой своего командира отделения, на что тот только пожал плечами, единственно, успокоив солдат тем, что Панкратов находится в штабе полка. Через четыре дня Панкратов к великой радости сослуживцев  появился в отделении, слегка прихрамывая и со следами побоев на лице и теле. Все расспросы на эту тему он пресек, сказав, что произошло недоразумение. Еще через неделю командир роты лично передал Панкратову его тетрадь. При этом, ротный разговаривал очень уважительно, назвав Панкратова по имени и отчеству, и чего за ним никогда не наблюдалось в отношении подчиненных - на Вы. С этого времени Панкратову никто не мешал разговаривать с жителями. Несколько раз Поляков наблюдал за жаркими спорами, Панкратова с солдатом из другого взвода по фамилии Авдеев. Как понял Поляков, заядлые спорщики являлись представителями одной профессии и не могли прийти к единому мнению по решению какой то проблемы. Авдеев говорил, что ссылаться на западные источники конечно опасно, но его путь решения проблемы более совершенен. Панкратов всегда возражал, что у России всегда был и будет свой путь, и история их обязательно рассудит.

Поляков вспомнил как на заводе почти неделю отец и дед спорили до хрипоты по поводу того как восстановить угробленный нерадивым рабочим токарный станок. Отец ссылался на безграмотность деда, опиравшегося только на три класса церковно-приходской школы и свой практический опыт, в то время как сам щеголял пятью классами рабфака и чертежами, на этот станок. Один раз отец настолько увлекся спором, что дед «от души»  проложил его кулаком, от чего оппонент отлетел метров на пять, и еще долго не мог прийти в себя сидя на земле и мотая головой. Дождавшись, когда отец смог воспринимать действительность, дед поинтересовался у сына, почему тот молодой и здоровый не смог выдержать удар престарелого инвалида первой мировой войны.

Отец, хмуро посмотрев на деда, произнес, -  Опыт батя. Я хорошо знаю, сколько ты свернул носов и челюстей, пока бабка стала твоей.

- Так вот, опыт и цени, а не хвастайся временем,  в течение которого твоя жопа сидела на лавке. Это еще не показатель хорошей работы головы, - подвел итог дед.

Естественно, батя больше не стал испытывать судьбу, ибо являлся не только умным, но и человеком, категорически не склонным к самоубийству.

Продолжившийся спор протекал уже в более мирной обстановке. Так и не придя к общему решению, отец и дед воплотили каждый в отдельности  свои мысли, так сказать «на бумаге». Времени ушло одинаково, и когда они закончили, Поляков, бросив все дела, побежал в цех понаблюдать за испытаниями. Отец и дед бросили монету, кому первому демонстрировать  свою идею в действии, так сказать «в металле».

Деду выпала первая очередь. Станок уже большее двух недель стоял раскуроченный, и начальство завода, не имея возможности произвести ремонт имеющимися силами, с радостью разрешило двум рабочим поэкспериментировать с его восстановлением. Дед потратил полчаса для реализации своего замысла, и представил высокой комиссии в лице начальника цеха, сына и товарищей, станок, получивший помимо восстановления работоспособности в полном объеме еще и новые свойства – вместо предусмотренных 4 скоростей, у него появились 2 дополнительные. Этот факт особенно поразил начальника цеха. После ремонта станок фактически смог выполнять больше функций, что переводило его в разряд не просто работающего, но и позволяло разгрузить нещадно эксплуатирующие станки более высокого разряда и задействованные для выпуска деталей стратегического заказа, кстати, находившегося под угрозой срыва.

Отец молча наблюдал за этим и мрачнел с каждой минутой. От реализации своего предложения он категорически отказался. В конце смены Иван услышал разговор отца и деда, объясняющего, что в каждом узле станка заложены как основные, так и дополнительные возможности. Это влияние унификации, то есть, немецкие инженеры, а станок выпустили в Германии, создали базовый вариант, предусматривавший дальнейшую модернизацию в зависимости от необходимых целей. Восстановить блок шестерней, угробленных нерадивым рабочим, по чертежам не сложно, только в этом случае станок имел бы  только 2 скорости, так как подобрать или отремонтировать угробленную шестерню невозможно. Это нормально, но не хорошо. Совмещая запасные части от коробки скоростей старого списанного станка, кстати, тоже немецкого, только более раннего года выпуска, и поломанного, возможно без особых доработок не только восстановить его работоспособность, но и расширить  возможности. Да, внешний вид ухудшался, да и ресурс станка сокращался. Но ведь станок нужно восстановить без ухудшения свойств. А нечаянное улучшение только приветствуется. Отец признал, что пошел по пути банального демонтажа неисправной шестерни и перекладыванию ее функций на другие, что привело бы к уменьшению скоростей и большим затратам, связанным с переделкой механизма их переключения. Кстати, ресурс станка при этом так же катастрофически уменьшался.

Этот случай стал для Полякова значимым и показал, что нет непререкаемых авторитетов, особенно, если ты знаешь свое дело и готов не механически, а творчески выполнять свою работу. Кстати, отец с гордостью писал, что до конца войны он проработал на этом станке и с большим сожалением перешел на привезенный из Германии,(опять из Германии!), новый.

В один из вечеров, когда на фронте наступило затишье, Поляков решил расспросить Панкратова о смысле его разногласий с Авдеевым. Вместо ответа Панкратов спросил, как Иван сдавал экзамены в школе и что ему в этом не понравилось. Поляков ответил, что у них в школе, как и везде в стране, готовились билеты, и вопросы в них равномерно охватывали весь курс обучения, причем первые, вторые, а иногда третьи и четвертые вопросы, всегда касались разных периодов обучения и тем. Получалось, если  ты «прохалявничал» четверть, преподаватель это всегда мог выяснить на экзамене. Кроме этого, Поляков заметил, что даже правильные ответы на вопросы билета не являлись залогом сдачи экзамена. Во время экзамена преподаватели всегда задавали дополнительные вопросы, и зачастую, вообще не имеющие отношение к вопросам билета. В результате этого, часто ставили хорошую и отличную оценку ученикам, вроде бы ответивших плохо или неудовлетворительную, и наоборот, неудовлетворительно, тем, кому повезло вытащить зазубренный билет.

- Скажи честно  Иван, твои преподаватели могли на этих экзаменах определить уровень твоих знаний? А если да, то в какой мере?

- Да в полной мере и могли, - немного подумав выпалил Поляков.