— Во всяком случае, — продолжал он надменно, — она не любит вас. Я не женился бы и на царствующей особе, не будучи уверен, что сердце ее свободно. Но, Лайонел! Королевство означает могущество, и сладко звучит все связанное с королевской властью. Разве величайшие люди былых времен не были монархами? Монархами были Александр⁵² и Соломон⁵³, мудрейший из людей. Монархом был Наполеон; Цезарь погиб, пытаясь стать им;⁵⁴ и даже Кромвель, пуританин и цареубийца, стремился к трону⁵⁵. Отец Адриана выпустил из рук сломавшийся скипетр английских королей. Я выхожу это растение и вознесу его превыше всех цветов земли. Не удивляйтесь, что я охотно сообщил вам, где находится Адриан. Не думайте, что я так подл или так глуп, чтобы идти к власти через обман, и при этом обман столь легко раскрываемый, как правда или ложь о безумии графа. Я только что побывал у него. Прежде чем решиться на брак с Айдрис, я хотел еще раз увидеть графа Виндзорского и самому судить о его возможном выздоровлении. Безумие Адриана неисцелимо.

У меня перехватило дыхание.

— Не стану, — продолжал Раймонд, — приводить печальные подробности. Вы увидите его и сможете судить сами. Впрочем, боюсь, что ваше посещение, бесполезное для него, будет для вас весьма тягостно. У меня самого с тех пор тяжело на сердце. Хотя Адриан мил и кроток даже с помраченным рассудком, я не благоговею перед ним, как вы. Но я отдал бы все надежды на корону и правую руку в придачу, если б это могло его исцелить.

Голос Раймонда выражал глубочайшее сочувствие.

— Необъяснимое создание! — воскликнул я. — Куда же все-таки ведут твои действия в лабиринте, где ты, как видно, блуждаешь?

— В самом деле, куда? Надеюсь, что к короне, золотой короне, усыпанной драгоценностями. И хотя я мечтаю о ней во сне и наяву, неугомонный демон нашептывает мне, что она — всего лишь шутовской колпак и что, будь я мудрее, я отбросил бы ее и выбрал то, что ценнее всех корон Востока и президентских кресел Запада.

— Что же это за ценность?

— Узнаете, если я изберу ее, а сейчас я и говорить, и даже думать об этом не смею.

Он снова умолк, а помолчав, обернулся ко мне уже смеясь. Когда смех его не был презрителен, но был вызван искренней веселостью, красота Раймонда становилась поиспше божественной.

— Вернэ, — сказал он, — первое, что сделаю я, став королем Англии, будет объединение с греками, взятие Константинополя и покорение всей Азии. Я намерен стать воином, завоевателем; слава Наполеона померкнет перед моей, и почитатели, вместо того чтобы посещать его могилу на скале и славить побежденного⁵⁶, преклонятся перед моим величием и восславят мои свершения.

Я слушал Раймонда с живейшим интересом. И как было не слушать того, кто силой своего воображения мог править целым миром и отступал лишь тогда, когда пытался управлять собою. Итак, от его слова и от его воли зависело и мое счастье, и судьба всех, кто был мне дорог. Я старался разгадать скрытый смысл его речей. Имя Пердиты не было названо, однако я не сомневался, что именно любовь к ней заставляла Раймонда колебаться. И кто был более достоин любви, чем моя благородная сестра? Кто более заслуживал брака с этим претендентом на корону, чем та, чей взгляд был истинно королевским и которая любила его, как и он ее, хотя ее любовь сдерживалась обидой, а его чувство боролось с честолюбием?

Вечером мы вместе отправились в парламент. Раймонд, знавший, что в предстоящих дебатах будут обсуждаться и решаться все его планы, был тем не менее беззаботно весел. Войдя в зал заседаний, мы были оглушены шумом, подобным жужжанию десяти тысяч ульев. Парламентарии, собравшись кучками, озабоченно и громко переговаривались. Фракция аристократов, наиболее богатых и влиятельных людей Англии, казалась менее взволнованной, чем другие, ибо вопрос должен был обсуждаться без их участия. У камина стоял Рай-ленд со своими сторонниками. Райленд был человеком низкого происхождения, владевшим огромным богатством, унаследованным от отца промышлен-ника. На годы его молодости пришлось отречение короля и слияние двух палат парламента — палаты лордов и палаты общин. Он сочувствовал этим демократическим переменам и делом своей жизни избрал их упрочение и дальнейшее расширение. Однако с тех пор влияние землевладельцев усилилось, и Райленд сперва ничего не имел против интриг лорда Раймонда, отвлекших многих членов из враждебной Райленду фракции. Но теперь дело зашло слишком далеко. Обедневшее дворянство тоже готово было приветствовать реставрацию монархии, надеясь опять обрести утраченные права и силу. В людях вновь ожил почти угасший монархический дух. Добровольные рабы готовы были подставить шеи под ярмо. Немногие гордые и мужественные души еще оставались столпами общества. Но обывателю наскучило само слово «республика», и многие — были ли они большинством, еще предстояло узнать — стосковались по мишурному блеску монархии. Райленд начал сопротивление. Он заявил, что монархическая партия усилилась лишь благодаря его попустительству, но долее такой снисходительности не будет. Одним мановением руки он смахнет паутину, опутавшую сознание его соотечественников.

Когда в зал заседаний вошел Раймонд, друзья шумно его приветствовали. Столпившись вокруг него, они пересчитывали единомышленников и объясняли, почему к ним теперь примкнут те или иные парламентарии, до тех пор колебавшиеся. Покончив с некоторыми текущими делами, лидеры фракций заняли свои места в палате. Шум голосов продолжался, пока Райленд не поднялся, чтобы произнести свою речь, и тогда стало так тихо, что можно было расслышать малейший шепот. Все глаза устремились на мощную фигуру Райленда, обладавшего весьма звучным голосом и впечатляющей, хотя и лишенной изящества, манерой говорить. С его лица, словно выкованного из металла, я перевел взгляд на Раймонда, скрывавшего свою озабоченность улыбкой; но губы его порой вздрагивали, а рука конвульсивно сжимала край скамьи, на которой он сидел.

Райленд начал с восхвалений нынешнему состоянию Британской империи. Он напомнил слушателям былые годы, постоянные раздоры, во времена наших отцов доходившие едва ли не до гражданской войны, отречение покойного ко роля и основание республики. Описывая эту республику, он показал, что каждому жителю она дает возможность достичь высокого положения вплоть до положения главы государства Он сравнил монархическую и республиканскую идеи; показал, что первая духовно порабощает людей, вторая же способна поднять последнего из граждан до великих и добрых дел. Он показал, что Англия сделалась могущественной, а жители ее — отважными и мудрыми именно благодаря свободе, которой они пользуются. Во время его речи все сердца наполнялись гордостью, все лица сияли радостью от сознания того, что каждый был англичанином, а значит, участвовал в создании благоденствия, о котором говорил оратор. Воодушевление Райленда возросло, глаза его загорелись, голос зазвучал страстно.

— Есть человек, — продолжал он, — который желает изменить все это и вернуть нас ко временам наших раздоров и нашей слабости, который одному себе стремится присвоить честь, принадлежащую каждому рожденному в Англии, который свое имя хочет поставить выше имени страны.

Тут я увидел, что Раймонд изменился в лице; он отвел взор от оратора и потупился. Взгляды слушателей обращались то на одного из них, то на другого; но голос выступавшего наполнял их слух, гром его разоблачений влиял на умы. Сама смелость речи Райленда придавала ей вес; каждый знал, что он говорит правду, — правду, которую все сознавали, хотя и не признавали. Он срывал с реальности маску. Раймонд, до тех пор действовавший келейно, оказался приперт к стенке, как увидели все, кто следил за выражением его лица. В заключение Райленд предложил объявить всякую попытку восстановить королевскую власть государственной изменой а всякого, кто попытается посягнуть на существующую форму правления, — изменником. Конец его речи был встречен аплодисментами и громкими приветственными возгласами.