-- Да буди воля Божья. Как Он сотворит, так и добро будет... Он -- старый Хозяин земли русской... Ево святая воля. А нам -- уповать подобает...
Наступило утро 29 января 1676 года.
Матвеев еще до зари был уже во дворце, на верху, вызвал царицу, которая не покидала больного, и, потолковав с ней и с врачом немного, так же тихо-тихо пробрался в царскую опочивальню, слабо озаренную всю ночь.
Хотя Алексей, пылая огнем, лежал словно в полузабытьи, Гаден успокаивал их невнятным шепотом:
-- И што ж такое, што жар?.. Такая болезнь. Разве бывает какая простудная хворь без жару?.. Все пройдет. Вот проснется государь, я ему дам питье одно хорошее... Он и совсем успокоится... Разве ж я первый день лечу государя, ага?..
-- Ладно, може, и правду ты говоришь, -- со вздохом отозвался Матвеев.
-- Господи, спаси, исцели государя, -- шептала Наталья. -- Всех бедных на Москве оделю, вклады великие сотворю на храмы, на обители... Боже, дай милости... Исцели болящего... С колен не подымаясь, все святыни обойду... Господи, самое дорогое, што есть, -- отдам на престол Твой... Помоги ему, Господи...
Сохли у нее от волнения губы, и лепет затихал, только глаза не отрывались от икон.
Так перед ними, прислонясь головой к скамье, не поднявшись с колен, и задремала Наталья.
Матвеев и врач не стали ее тревожить.
Врач ушел готовить свое питье. Матвеев, выслав очередного спальника, чтобы и тому дать передышку от ночного дежурства, откинулся головой на спинку кресла, в котором сидел, и против воли скоро задремал, но тревожным, чутким сном.
Так в тишине прошло около часу или двух...
За окнами стало светать. Но сюда не проходили лучи рассвета. Окна были плотно занавешены и закрыты.
-- Пи-ить, -- вдруг прозвучало едва слышно из того конца покоя, где стояло ложе царя.
Наталья и Матвеев сразу очутились на ногах и быстро подошли к больному.
-- Што изволил сказать, государь?..
-- Легше ли тебе, родимый мой, светик... Чево желаешь, скажи?..
Оба эти вопроса прозвучали в один раз. Узнав жену и Артамона, Алексей сделал слабую попытку улыбнуться им обоим.
-- Со мной... вы... тута... Добро... Пи-ить...
-- Пить государю. А я ж несу, вот, в самый раз, -- раздался голос Гадена, словно сторожившего за дверью этой минуты.
Бережно держа в руках причудливый флакон венецианской работы, наполненный питьем, он подошел к столику у постели больного, взял небольшой кубок, налил в него питья, отлил из кубка себе на ладонь, так что видели все, и Наталья с Матвеевым, и спальник, вошедший вместе с врачом.
Эту пробу из ладони Гаден проглотил в доказательство, что питье -- не ядовито и в нем нет "наговора".
Матвеев принял кубок, подал его Алексею. Видя, что больному трудно держать в руках что-нибудь, он поднес питье к губам царя, которому Наталья поддерживала голову.
Сделав несколько глотков, Алексей оторвался от краев кубка и снова опустился головой на подушки.
Матвеев вылил остатки питья себе на ладонь и так же, чтобы все видели, выпил их.
Наступило полное молчание. Только хрипло, тяжело Дышал больной, полузакрывши глаза.
Через несколько минут питье, очевидно, стало действовать.
Мертвенно-бледное, землистого какого-то оттенка, лицо Алексея немного оживилось, словно бы кровь заиграла под сухой, воспаленной кожей.
Он провел языком по запекшимся губам и увлажнил их немного. Дыхание стало ровнее, не так хрипло и тяжело.
-- Спаси тя, Боже, Данилко... Знаешь ты... свое дело... Ишь, с разу с единаво, легше мне стало... Ох, и от груди отвалило... А я уж мыслил: конец... Ништо... Всем -- свой черед... Видно, и мне... Полно, Наташа... Помни о сыне... Не убивайся так... Подь сюды... И вы... Сон я нынче какой видел... Вот, Данилко... Ты все знаешь... Растолкуй... -- Он замолк, чтобы передохнуть после долгой речи.
Царица и все, бывшие в спальне, окружили кровать. Наталья присела на самое ложе, в ногах царя.
Голова больного лежала на высоко взбитой подушке, и он заговорил медленно, но внятно, без особого напряжения:
-- Неспроста тот сон. Вещий. Вот и по сей час -- перед очами все стоит, што во снях привиделося... На площади, вот, я стою. Не то меня родитель покойный, не то я сам Федю нарекаю, вот, как год назад оно было... Иду я в облачении царском, в бармах, в венце Мономашьем... Бояре, Дума кругом, народ... Черно по всей кремлевской площади от народу... А под ногами у меня -- не то ковры и дорожки бархатные разостланы, не то живые цветы цветут... От духу ихняво -- голова кружится. Иду -- и думаю: вот, сыну царство сдам, сам на охоту поеду. И, словно бы Новогодье, осень такая ясная... {До Петра Новогодье справлялось 1 сентября.} День -- красный. Самая охочая пора... И -- на полпути покинул я тово, с кем был, сам словно на коня всел. Сокол у меня, мой Забой удалой, на рукавице...
Алексей, вспомнив о любимой своей соколиной охоте, еще больше оживился.
Даже глаза, блестевшие до тех пор тусклым светом, загорелись живее.
-- И вот, скачу я уж с ним по полю, вдоль Москвы-реки. Место -- знакомое... Ловы -- богатые... Взмыла цапля. За ней взмыл мой Забой... Она от ево, на угонки... Куды... Грудью бьет ее сокол... Глядь, а из цапли -- коршун матерой оборотился, не то иная птица злобная, и ну Забоя рвать... Не стерпело мое сердце... Я с коня в высь рвуся, словно бы сам туды кинулся на помочь... И -- чудо явилося...
-- Чудо, -- невольно повторила Наталья, захваченная словами мужа.
-- Ну, вестимо, как во сне бывает... Легкой я стал... В высь, вот, словно птица, лечу.
А уж ни сокола, ни ворога ево нету... Чистая высь... И я, как на крыльях, несуся. И глянул сверху туды, где площадь, где нареканье шло... Вижу... так вот, ровно вас: не один тамо царевич... Много их... Все один на другова не походят... Только все в наряде царском в нашем родовом... Цепью золотой всю площадь перерезали, из Кремля, с верхов -- в Архангельский собор так и идут... так и идут...
И народу -- черно кругом. Уж и площадь залило. До Москвы-реки народ... За Москву... Куды ни глянь -- без конца народ... Шапками машут, славу кричат... Ровно рокот али дальний гром те клики ко мне, в высь-то доносятся...
Алексей остановился передохнуть...
-- Какой дивный сон, -- негромко отозвался Матвеев.
-- Стой, не все еще... Гляжу я, а сам -- вот словно стою на воздухе. И не оглядываюсь я, а чую, стоит еще некто у меня за плечом... Да не один, а много их. Тянет меня оглянуться -- и боязно. Ровно што страшное там, чево краше и не видеть. И штобы не томить себя, я уж собрался вниз, к земле ринутися... Снова туды. А слышу ровно бы родителя покойного голос: "Алеша, чево робеешь. Оглянися. Мы здеся..." Глянул я -- и впрямь батюшка стоит. Да не один... И Иван Василич царь тута с сыном Федором... И Василь Иваныч... И все иные, хто на Москве да на Руси правил... Володимер-князь... И Ольга... Все Рюриковичи. И сам он тута. Высокой, хмурой, усы срои гладит... И сызнова говорит мне батюшка: "Слышь, Алеша, собралися мы встречати тебя... А ранней ты все же к им, туды вернешься. К роду нашему. Так скажи: лучче бы землей володели. От нас брали бы все, что получче. Нам уж наших грехов не поправить. Они бы хоша замолили все... Ступай с Господом да ворочайся поживей...".
Сказал -- и ровно крестом осенил меня. Я -- разом единым книзу, ровно камень пал. Дух заняло. Крикнуть хочу -- не могу... Лечу, вот-вот разобьюся о землю... А голосу крикнуть -- нету. Тут я и прокинулся... Вот сон мой какой нынче...
И, очевидно, совсем утомленный порывом, больной осел в подушках, призакрыл глаза, замолк.
-- Дивный сон, -- первый нарушая жуткое молчание, отозвался Матвеев.
-- Ну, и може, государь великий мыслит, што то лихой сон? Та нет. То -- добрый сон, -- заговорил Гаден, на которого поднял Алексей вопрошающий взгляд. -- Коли летает хто во сне -- значно крепкий сон, к здоровью сон той... Вот перво дело. Другое -- надо правду молвить: вещий царский сон тот, государь. Потомство свое царь видел... И все -- в царских же одеждах... Вот какой хороший сон... Да посбылся бы он, пусть даст Господь... И государю -- еще много лет жить и на царстве сидети... Вот моя дума какая, государь, про той сон...