Дрогнула сильнее, зашевелилась, зашумела вся громада стрельцов.

   Но еще не знали: что делать? Одно оставалось: прогнать дьяка с палачами. Но за этим должно последовать нечто бесповоротное. Не пройдет такая дерзость безнаказанно. Как ни слаба теперь царская власть, как ни идут вразброд бояре, вступая вечно в свару из-за доходов и выгод, в ущерб общему делу, -- подобной дерзости стрельцам они не простят.

   Пользуясь замешательством толпы, палачи снова схватили Щуку и стали валить его на землю, тут же срывая одежду, чтобы обнажить до пояса приговоренного к истязанию бедняка.

   -- Выручайте, братцы! -- прерывистым, отчаянным воплем прорезал воздух Щука.

   Палачи изловчились и сейчас же заглушили крик, заткнули чем-то глотку стрельцу.

   Но нервы больше не могли выдержать у окружающих. Всякие благоразумные соображения были забыты.

   Приземистый, широкоплечий стрелец из бывших астраханцев, откинув палку, которую держал в руках, как будто она мешала ему, подскочил молча к приказным, схватил одного, оторвал от товарища, толкнул его так, что тот кубарем полетел прочь. С размаху налетел палач на другого стрельца. Тот наотмашь ударил приказного, свалил его с ног, а сам кинулся туда, где другие приказные служители стояли, не решаясь: отпустить стрельца или продолжать свое дело?

   -- Прочь, идолы... Пока живы, уходите! -- замахиваясь тяжелой палкой, крикнул второй стрелец.

   И, не ожидая даже, пока палач исполнит приказание, опустил ему на голову удар, сам даже крякнув при этом:

   -- Э-х... Получай, аспид...

   Бледные, окруженные десятками озлобленных лиц, видя над собой занесенные кулаки и палки, палачи оглянулись, ожидая, что дьяк заступится за них или скажет, что им делать. Но тот при первом же ударе, нанесенном служителю, быстро повернул своего коня, и теперь только насмешки и гиканье стрельцов неслись ему вдогонку.

   Пустились следом за дьяком и все прислужники, нагнув головы, подобрав полы кафтанов, только покряхтывая при каждом ударе, который получали на бегу от кого-нибудь из стрельцов.

   Расправляя затекшие, натертые веревкою руки, которые кто-то поспешил развязать узнику, Щука заговорил возбужденным, визгливым от озлобления голосом:

   -- Убегли, кровопийцы... Деру задали, собачьи прихвостни... За подмогой пошли. Верьте слову, братцы, -- за подмогой пошли... Приведут драгун, солдатов да рейтаров... Всех нас изведут... Я сам в городу слышал: рать стрелецкую извести порешили бояре, как потачки мы им не даем. Постоим за себя, братцы... Не дадим в обиду себя, и жен, и детей своих... Начальство покличем... Куды подевались они, грабители?.. Как нужно -- и нету их... Полный круг созывайте... Другие полки повестить надо. Нынче -- нас обретают. А посля и за их примутся... Солдатам сказать надо. Им тоже солоно пришлося от командеров... Сами знаете: не раз подсылы были к нам и от бутырцев, и от иных полков... Бейте сбор... В колокол вдарим, братцы!.. Не дадим себя в обиду... Царь помирает. Так бояре и рады измываться над нами. Защиты-де не сыщем. Врут! Сыщем... Звони, робя... Бей в барабаны...

   И, невольно заражаясь исступленным настроением товарища, большинство стрельцов кинулось бить в набат, затрещали барабаны, зазвонили колокола на соседней колокольне.

   Напрасно более опасливые и благоразумные старые стрельцы пытались осторожно уговорить толпу, остеречь ее от того, что ждет бунтовщиков в случае неудачи.

   -- Не слушайте их... Это -- предатели, подкупил боярские... На каланчу их -- да вниз кидайте... Мы тута примем окаянных... За оружие беритесь... Теперь -- по домам, за мушкетами, за пиками... Всем с припасом воинском идти на сход... -- так кричали зачинщики.

   Напуганные угрозой, смолкли те, кто думал удержать живую лавину без вина опьянелых, обозленных людей.

   Всю ночь почти длился сход грибоедовцев. Поскакали отсюда гонцы в другие полки. Везде почва была готова и товарищам обещали немедленную помощь против притеснителей: начальников и приказных бояр...

   Наутро первосоветникам-боярам сообщили очень тревожную весть:

   -- Шпыня доносят: шестнадцать полков согласились с грибоедовскими стрельцами. Да к им же пристал солдацкий Бутырский полк... И заставили приставов своих заодно идти, а попы ихние, все больше староверские, кресты и Евангелие выносили. И на том Евангелии да на кресте все присягались: друг за дружку стоять и до самой смерти. Всех-де не казнят. Москву без стрельцов не оставят... И коли бояре полковников на правеж не поставят, иску стрелецкого не выполнят, самим надо начать расправу с кровопийцами, со мздоимцами-начальниками... А починая с первого Ивана Языкова, ворам потатчика, да кончая князем Михайлой Долгоруких, што и сам правды стрельцам не дает, и отца-старика с пути сбивает...

   Так доносили шпионы, подосланные в слободы, где разгорелся полный мятеж.

   Теперь все полки решили составить одну общую челобитную и подать ее самому царю, выступая на это дело целым скопом. И только не решили: с оружием собираться им перед Красным крыльцом или на первый раз прийти безоружными и выслушать: какой ответ будет на челобитье?

   -- Как же нам теперя? -- невольно бледнея от только что сообщенных вестей, спросил Языков у Долгорукого, с которым съехался утром, 25 апреля, в Стрелецком приказе. -- Крутая заварилася каша. Оно, положим, и половины правды тово нету, што в жалобе на Грибоеда написано. Не хуже других полковник. Может, и пользовался малость от своих людей. Так один Бог без греха... А не миновать тово, што разобрать придется челобитную да для заспокоения горланов как-либо покарать полковника.

   -- Покарать... Да статочное ли дело? Будь начальник и втрое виновен, не можно по жалобе каждой холопской все творить, как они желают. Ныне -- на полковника челобитная. Там -- на тебя али на меня подымутся. "Не хотим-де, штобы Приказом нашим боярин Языков правил, али князь Долгорукий. Сеньку Шелудивца в начальники волим...". Так на кругу загалдят. И надо творить по-ихнему? Моя дума такая: войско собрать, которое не замутилось, окружить слободы. Попугать пищалями, две-три избы разнести ядрами. А тамо и крикнуть: "Несите оружье все сюды. Сдавайтеся на нашу милость". Разборку сделать как надобно. Зачинщиков -- перевешать али башку долой безразумную. Ково -- в колодки... Иных повыслать... Вот, останные-то ровно из шелку тканные станут. Так я мыслю.

   -- Да и я бы не прочь. Не пора, слышь, боярин... Сам знаешь: царь, почитай, одной ногой в гробу стоит. Помрет -- кабы смута иная, куды грозней стрелецкой, не загорелася. Ратные люди в пригоде станут все до последнего... Эй, боярин, давай поступимся на короткий час. И подержим недолго полковника под стражей, а там ево на волю пустим. Стрельцов бы замирить. А пройдет смута -- разочтемся с ими своим чередом. Будут помнить, как челобитные писать, властям грозить, мутить по царству.

   -- Што же, пусть так, коли так, -- неохотно согласился гордый старик, сознавая, что Языков в данном случае прав.

   Грибоедов, заглянувший тоже в Приказ, чтобы вызнать, в каком положении его дело, немедленно был взят под арест. В слободу послали извещение, что жалоба стрелецкая рассмотрена и полковник-лихоимец арестован.

   Обрадовались, зашумели стрельцы.

   -- Вон, братцы, наша взяла!.. Слышали?!

   -- Любо!.. Пускай и от нас грабителей-полковников уберут, -- отозвались на это стрельцы других полков.

   И быстрее заскрипели перья полковых писцов, выкладывая на бумагу все обиды, настоящие и мнимые, какие терпели ратники от жадного и распущенного начальства.

   Когда же через день стрелецкая громада узнала, что Грибоедов был арестован для виду и на другое же утро потихоньку отпущен домой, озлобление, ослабевшее в этих людях, вспыхнуло с новой силой.

   -- Эки проныры, обманщики! Морочат только нас... Время тянут. А там -- и пожалуют с иноземцами да рейтарскими полками, перебьют нас или зашлют на край света, -- как бы угадывая тайные планы бояр, толковали на сходках стрельцы.