Слезы брызнули из глаз Петра, когда он с благоговением прикоснулся к оледенелым рукам и челу мертвеца своими горячими губами.

   Быстро отерев слезы, творя частое крестное знамение, сошел с возвышения Петр и, следуя за матерью, боковыми вратами покинул храм.

   Этот поспешный уход, нарушающий старый, веками установленный уклад, весь обиход церковной и дворцовой жизни, поразил окружающих не меньше, чем присутствие царевны-девушки при гробе брата-царя.

   И даже Иоаким как-то нервно, быстрее обыкновенного докончил служение, как будто и он был выбит из равновесия тем, что произошло на его усталых от жизни глазах.

   Еще больше поразила всех царевна, когда гроб был опущен под своды склепа и шествие в том же порядке двинулось обратно во дворец на поминальную трапезу.

   Искуснее любой наемной плакальщицы, "вопленницы", проявляла свое безутешное горе царевна. Волоса выбивались прядями из-под головного убора... Она ломала руки, хваталась за голову, горестно раскачивалась на ходу и громко, крикливо, с рыданьями и воплями причитала нараспев:

   -- Государь ты наш батюшка... Федор свет Алексеевич... И на ково ты нас, сирот, сестер своих пооставил. Извели покойного брата-государя лихие, злые люди... Осталися мы теперя круглыми сиротами... Нет у нас ни батюшки, ни матушки, ни родни какой верной да приязненной... Нету никакова заступника... Брата нашево Ивана на царство не выбрали... Из чужова роду-племени, не от матушки нашей царь-государь... Помилосердуйте над нами, сиротами, люди добрые, весь народ московский... Коли в чем провинились мы перед вами, и братец Иван, и мы, сестры-царевны, и род наш, Милославские, -- отпустите нас живых во чужие края, к королям христианским. Не дайте извести до корня род весь царский...

   На вопли царевны, на ее жалобы и мольбы о спасении, так громко и всенародно оглашенные почти над гробом брата, невольно стал откликаться весь окружающий народ.

   Люди прислушивались, качали головой, шептали друг другу слова, после которых сами пугливо озирались, словно опасались, не подслушивает ли кто из окружающей толпы. Все знали, что бояре повсюду рассылают своих шпыней. Шнырят те в народе и подводят под батоги и палки ни за что ни про что порой.

   Только и могла отвести свою душу Софья, пока шествие не достигло дворцовых ворот. Но здесь, почти насильно, ее взяли посланные Натальей боярыни и проводили в покои царевен.

   И в самой Софье наступил перелом. После недавнего исступления и такого резкого вызова решимость ослабела, отчаянная отвага исчерпала все почти душевные силы. Медленней стала работать мысль, труднее воспринимала ощущения усталая женская душа.

   Зато другие союзники затеянного дела работали вовсю, хотя не так напоказ, как Софья.

   Через день после похорон -- в воскресенье, 30 апреля, около полудня -- большие толпы стрельцов разных знамен, а с ними и солдаты-бутырцы появились в Кремле и прошли к самому Красному крыльцу.

   -- Царя нам видеть надо, -- решительно заявили незваные гости.

   В руках у передовых забелели челобитные. Семнадцать человек выступили с просьбами из толпы тех шести-семи сот стрельцов и солдат, которые постепенно собрались перед золоченой рещеткой заветного царского крыльца.

   В другое время -- сейчас бы появились иноземные пешие и конные роты, вызваны были бы рейтары или иное войско и смельчаков разогнали бы очень скоро.

   Но теперь не та пора. Пожалуй, и вызванные перейдут на сторону буянов, сольют с ними свои ряды, и только большой соблазн и урон будет для авторитета власти.

   Вот почему царь не заставил себя долго ждать и вышел к челобитчикам в сопровождении начальников Стрелецкого приказа, обоих Долгоруких, Ивана Языкова и приказного дьяка. Царица Наталья и дядьки отрока были тут же, как бы желая оградить его от всякой возможной опасности.

   Но личная опасность пока не угрожала Петру.

   Ударили в землю челом стрельцы, едва увидали ребенка-царя, которому с полной охотой присягнули на верность всего два дня тому назад.

   -- Здорово, верные стрельцы мои. Бог на помочь, ребята. С чем пришли, говорите. Слышно, челобитные у вас... И вы с ими, бутырские?.. Как будто и не одново полету птицы, а летаете стаей... Ну, што тамо у вас?.. Я слушаю.

   Сказал Петр и ждет, стоит: что дальше будет?

   Сверху, с площадки, не довольно ясно долетает до стрельцов хотя и звонкий, но не особенно сильный голос отрока-государя.

   Однако все поняли вопрос и как один человек заголосили:

   -- Не казни, дай слово молвить... Заступись, царь-государь, солнышко ты наше... Светик ясный... Ишь, какой ласковый... Не серчает...

   -- Тише вы... Не галдите все... И не слыхать, чай, царю, -- окрикнул своих один из стрельцов постарше и посановитей, выборный пристав, держащий в руке челобитную.

   И, подойдя совсем близко к крыльцу, поднял бумагу над головой, громко объявя:

   -- Челобитную приносим... Вели принять, отец ты наш... Солнышко красное...

   Воину-старику невольно при виде мальчика-государя вместо избитых обычаем величаний шли на язык более теплые и простые слова почти отеческой ласки.

   Эту ласку, это невольное расположение сейчас же почуял стоящий наверху Петр.

   И сразу исчезло неясное опасение, с которым он появился на крыльце, заражаемый, конечно, тем ощущением страха, какое отразилось на лицах окружающих царя при докладе, что его хотят видеть буйные, очевидно, нетрезвые, озорные стрельцы.

   -- Давайте мне сюды... Вон боярин возьмет... Разберу вас... Велю разобрать... По правде вам все будет сделано... Уж верьте вы мне!.. -- так же просто, тепло заговорил со стрельцами Петр, как и они обратились к царю.

   По знаку мальчика Апраксин сошел, принял все челобитные у стрельцов и у солдат Бутырского полка, которым командовал полковник Матвей Кравков.

   -- А теперь -- с Богом, по домам. Коли охота, дадут вам по чарке. Выпейте за наше царское здоровье, -- снова крикнул стрельцам Петр.

   Кивнул головой на их земные поклоны и вместе с боярами покинул Красное крыльцо.

   Долгорукие и Языков заранее знали, что написано в жалобах, знали и то, что сегодня они будут поданы. Но не имели возможности помешать этому. И уж наперед решили многое выполнить по просьбе стрельцов. Все-таки они уселись с царем и стали внимательно просматривать поданные листы, которые Петр вручил им тут же, на крыльце.

   -- Што за челобитье? Чево просют? Сделать можно ли?.. Как скажете, бояре? -- спросил царь, видя, что бояре успели прочитать челобитную.

   -- Да што, государь? Старые дрожжи поднять горланы затеяли. Дела не новые, стародавние, позабытые, почитай. Ишь, сметили, подлые смерды, што пора для них хороша. И завели свое... Обиды, вишь, от полковников. Недодачи ищут за много лет. Оно бы не след и начальников позорить. Так все и ранней велося... Они по-старому же дело вели... Да не та пора... Доведется и покарать для виду полковников, на ково челом били молодцы. С жиру бесятся, стрельцы-собаки!.. Добро, придет и на них череда...

   -- Для виду покарать?.. Да можно ли, бояре? Нет, уж лучче не надо так... Виновен хто -- с тово и взыщите, как закон велит. А нет вины на человеке -- как и покараешь ево? Можно ли, бояре?

   И прямо своими живыми, ясными глазами, как олицетворение совести, смотрит в глаза постарелым дельцам ребенок-государь.

   -- Так-то так, свет государь, -- тепло заговорил старик Долгорукий. -- Вина есть, как не быть. Без вины и те бы не пришли на начальников челом бить... Да вина вине рознь. И кара не одна за каждую вину... А теперь -- придется быть построже. Не то, гляди, самочинную расправу учинят ратники. Хуже потерпеть доведется полковничкам-господам... Вот о чем толк...

   -- Так... Разумею... А все же дай мне одну челобитну, боярин, сам погляжу: што в ей?

   И мальчик внимательно стал вчитываться в строки, неровно выведенные плохими чернилами на синеватой бумаге.