В конце 1471 года князь Федор Давыдович, уже оправившись от ран, хотел было ехать в Коломну, где у него находилось много родовых и жалованных вотчин, как вдруг в одно морозное зимнее утро к нему явился дьяк с государева двора и объявил, что на завтрашний день назначено в Кремле собрание ближних бояр и воевод для суждения по какому-то делу, куда великий князь повелевает явиться и Пестрому.

   -- А не знаешь ты, дело какое? -- полюбопытствовал боярин, выслушав слова дьяка.

   -- Досконально не знаю, княже, а кажись, о Перми Великой суждение пойдет, -- отвечал дьяк. -- Больно уж зол государь на людей пермских...

   -- Это которые зырянами зовутся, на тех, что ли?

   -- Нет, это другой народ, не зыряне [Под именем зырян тогда известен был народ, обитающий по рекам Вычегде, Сысоле и их притокам, в пределах нынешней Вологодской губернии. Название зыряне (сырьяне) произошло от слова "сыроядь", "сыроядцы", то есть люди, едящие сырое мясо. (Примеч. авт.)], а настоящие, коренные пермяне, которые по край Каменного Пояса [Каменным Поясом называли тогда хребет Уральских гор, по одну, западную сторону которых и находилась Великая Пермь. (Примеч. авт.)] живут. С Волги-реки к ним попадают.

   -- Знаю, слыхал о таких. Говорят, там недавно еще вера Христова воссияла по трудам зырянского светителя Ионы?

   -- Верно изволишь молвить, княже. Десятый уж год пошел, как пермяне владыкой Ионой окрещены. Только нынче смута там творится. Возненавидели пермяне имя русское и, кажись, на веру Христову сердцем восстают...

   -- Ах, Господи, грех какой! -- перекрестился Пестрый. -- Чтой-то над ними приключилося?

   -- А не иначе как дух новгородский в них вселился, -- решил дьяк. -- Потому как давно они дань платят Новгороду буйному. Ну, и нахватались духу вольного, новгородского, задумали над Москвой посмеяться. Да за одно и верой Христовой пренебречь... Смута такая там пошла, что Боже упаси!..

   -- Ишь ты, народец какой! Туда же, подумаешь, суются!.. А смута-то какая у них вышла?

   -- Торговых людей наших обидели они, просто как липок обобрали. Мы, говорит, вашего государя не боимся! Мы, говорит, Москве поклоны не бьем! Мы, говорит, даже новгородцев не особенно жаловали, а москвитян тем паче не трухаем! Вот-де вам сказ наш пермский!.. Ну, и забрали все товары, какие при наших москвичах были, а самих-то их взашей протолкали. Еле добрались они до Москвы, чуть не нагишом пришли. Ладно еще помогли им попы пермские, а то пропадать бы пришлось, как собакам!..

   -- Ну, дела! Ну, дела! -- только развел руками Пестрый. -- Не по разуму зазнались пермяне. Большую смелость взяли на себя. А это им даром не пройдет. С государем нашим шутки плохи. Не спустит он дерзость подобную, покажет озорникам, как с русскими жить полагается... Так гневается, говоришь ты, княже великий, а? -- Спросил он у дьяка, почтительно стоявшего перед ним.

   -- Ужасти как гневается! Даже ногой топнул, как услышал о такой продерзости пермской. Проучу, говорит, я этих разбойников! Да и веру православную, говорит, спасать надобно!.. Сами ведь обиженные ему жаловались, всю подноготную выложили, что и как вышло...

   -- А какие купцы там были, которых ограбили? Как их по имени зовут?

   -- Были там Семен Живоглот да Степан Курочкин с товарищами. Чаяли с большими барышами вернуться, а пришлось с сумой за плечами...

   -- Знаю я Сеньку Живоглота, -- поморщился Пестрый. -- Первый обманщик на Москве! А Степана Курочкина не ведаю.

   -- Курочкин тоже не плоха блоха, -- подсказал дьяк, -- но все же Живоглота получше будет...

   -- Вот то-то и есть, друже. Уж ежели такие купцы там были, значит, не зря заваруха поднялась... Надо, брат, умом тут пораскинуть... Надо правду-матку поискать... Да, да. -- Он помолчал немного и сказал: -- А пожалуй, можешь идти, дьяче. Слышал я указ государев, наутрие на совет буду. Да ты выпей, дьяче, медку, веселее ноги понесут! -- улыбнулся он и приказал холопам поднести приказному кружку вкусного напитка, от которого хмелели самые крепкие здоровые люди.

   Дьяк выпил кружку одним духом, поблагодарил хозяина и удалился, славя боярское хлебосольство.

II

   На завтрашний день, с восходом солнца, с разных концов Москвы стали съезжаться в Кремль знатные бояре и воеводы, призванные на совет к великому князю. Холопы и придворные челядинцы высаживали прибывающих из саней и помогали им подняться на высокое крыльцо великокняжеского дворца, или терема, изукрашенного со всею пышностью того времени. В сенях встречали их дьяки и провожали в приемную палату, способную вместить более сотни человек.

   Князь Пестрый приехал в числе других и обменялся приветствиями с боярами, имевшими кроткий и даже униженный вид. Все говорили полушепотом, ожидая выхода государя, пребывающего во внутренних покоях. Разговоры как-то не вязались, да и какие разговоры могли быть, когда многие вельможи только и думали о том, как бы изворотистее отвечать на вопросы великого князя, если он спросит их мнения о чем-нибудь.

   "Надо, брат, ухо востро держать с таким державцем, -- проносилось в голове у старых бояр, привыкших трепетать перед своими повелителями. -- Он, брат, по головке не погладит, ежели что невпопад брякнешь. С ним шутки плохи!.."

   И они еще глубже уходили в высокие воротники своих кафтанов, отупело поводя глазами по сторонам.

   Большую строгость имел великий князь Иван Васильевич III в обращении со своими боярами. Никто не видел у него потачки. Слов нет, он не был так жесток и суров, как впоследствии внук его, царь Иван Васильевич же Грозный, но и мягкосердечием он не отличался и крепко держал в своих руках вельмож, трепетавших от каждого его взгляда. Бояре забывали в его присутствии свою обычную гордость и заносчивость. Никто не смел при нем затевать ссор и свар, учинять буйств, насилий и вообще недостойных дел, зная, что подобные деяния не останутся безнаказанными, и тем более неизменная смелость суждений князя Пестрого и других немногих сановников на придворных собраниях являлась удивительною, что великий князь временами как будто даже гневался на смельчаков, но потом опять снисходительно улыбался и говорил:

   -- Ладно, ладно, строптивцы вы эдакие. Выслушал я речь вашу дерзкую... и сильно мне по сердцу она пришлась. Вижу я, по правде вы судите. А правду люблю я слушать...

   -- И страх их не берет, право! -- толковали в Москве про таких смельчаков и завидовали подобной отваге, перед которою бледнела всякая воинская доблесть.

   -- Счастливчики! Право, счастливчики! Видишь, как голову высоко несут! -- шептались трусливые бояре, видя, как Пестрый подошел к кучке осанистых вельмож, спокойно рассуждавших о чем-то неподалеку от дверей, ведущих во внутренние покои. -- По правде, по совести они судят... Потому как любит их княже великий... А наш брат и пикнуть не смеет!..

   -- В душу государеву они влезли, кругом его обошли, ну и болтают что на ум взойдет, благо принимают их словеса за суждение праведное, -- замечали другие. -- А постращай бы их, к примеру сказать, батогами, живо бы правду забыли!..

   -- Правдолюбцы, что и говорить! -- шипели третьи из отдаленных уголков приемной палаты. -- Тоже с советами лезут. А княже великий их слушает. А им чего не праведничать, ежели у них многое множество вотчин да тяглых людей есть! А отбери бы у них вотчины богатые да с сумой бы по миру пусти, каково бы запели тогда? Небось бы забыли про правду!..

   Между тем князь Пестрый, не подозревая, что много глаз следит за ним с явной неприязнью, беседовал с князем Данилой Дмитриевичем Холмским, известным своими военными удачами. Тут же стояли князь Иван Юрьевич Патрикеев, князь Василий Иванович Стрига-Оболенский и суровый на вид боярин Василий Федорович Образец, закадычный приятель Пестрого.

   -- Непременно поход будет нынче, -- говорил Холмский Пестрому, расправляя воротник своей ферязи. -- Вчера государь о том обмолвился...