-- Дела такого не подоспевало, воевода могучий...

   -- А в каких городках ты бывал?

   -- Бывал я и в Чердыне, и в Покче, и в Уросе. Только в Изкаре я не бывал.

   -- А те городки каковы будут?

   -- Не стоющие, можно сказать. Ибо не сдержать им первого приступа, ежели на пролом твои рати пойдут!

   -- Так, так! -- закивал головой Пестрый. -- Слыхал я и раньше об Изкаре. Наши купцы рассказывали, которые торг здесь вели. Значит, на Изкар двинуться должно. Можешь ты дорогу нам указать?

   Шувал объяснил с горестным видом, что доведет москвитян только до Низьвы-реки, являющейся границей между Верхней и Нижней Пермью. За Низьвой он ни разу не бывал, но знает, что там встретится много поселков, где можно будет найти проводника, и подневольного. Воевода опять сказал "так" и, приказав накормить новгородца, велел ему указывать направление к Низьве-реке, куда и тронулось московское воинство.

   У Низьвы Пестрый остановился и стоял три дня, желая дать отдых ратникам перед решительными действиями. Тут пойман был один пермяк, не успевший скрыться из своей лачуги, -- но как ни бились с ним Шувал и монахи, допрашивавшие его на зырянском и пермяцком наречиях, он ничего не говорил в ответ или же мычал что-то непонятное, показывая руками на рот, из чего допросчики решили, что он одержим немотой либо прикидывается немым. Ночью он бежал из стана, воспользовавшись невнимательностью караульных. Только его и видали.

   Зато на следующее утро ратники передового отряда задержали на реке лодку с тремя пермяками, плывшими вниз по течению. Эти пермяки оказались податливее первого и изъявили кроткую покорность подчиняться велениям москвитян, то есть вести их к Изкару, в окрестностях которого находилось их селение. Тут, кстати, московские иноки поговорили с пленниками о православной вере -- и уныло поникли головой, убедившись в полном неведении пермянами светлых начал христианства.

   -- Ах, Господи, темнота какая! -- вздыхали монахи. -- Только по имени христиане они, а на деле язычники закоренелые... Помоги нам, Боже, просветить их светом истины Твоей, елико возможно по силам нашим!..

   Переправа через Низьву совершена была по плавучему мосту, устроенному из нескольких плотов, привязанных один к другому. Пестрый был весел как никогда и оживленно толковал с "товарищем" своим, боярином Гаврилом Нелидовым, о скором конце похода, обещающем новую славу русскому оружию... Но вдруг неожиданная новость заставила большого воеводу изменить первоначальный план о наступлении на Изкар со всеми силами, имеющимися в его распоряжении. Опять был пойман местный человек, оказавшийся гонцом князя Микала, посланным к Мате с предложением примкнуть к общему пермскому ополчению, выступившему на московское войско. От него были выведаны все подробности, касающиеся намерений покчинского князя, осмелившегося первым искать встречи с противником. Раздумье взяло Федора Давыдовича. Неужели пермяне так сильны, что сами на рожон лезут, сами битвы желают? Не лучше ли на хитрость пуститься, чтоб цели вернее достичь?.. И сказал князь Пестрый своему товарищу Нелидову:

   -- А слышь-ка, боярин Гаврила Иваныч. Пермяне со всех городков на нас идут, думают под Изкаром нас побить. А мы похитрим с ними маленечко. Пусть они прочие городки свои без обороны оставляют, это нам на руку будет. Сам я на Изкар пойду, как уж пошел, а ты две тысячи ратников возьми да прямо на Урось иди, а от Уроса на Покчу и на Чердынь наступай, чтоб, значит, совсем их ошарашить. А когда растеряются они, тогда мы поукротим их не в кою пору, да и сами они побежат перед нами. Так-то, брат!

   -- Золотая твоя голова, князь Федор Давыдович! Да как ты мог выдумать хитрость подобную! -- воскликнул Нелидов и, рассыпавшись в похвалах уму большого воеводы, поспешил исполнить приказание, выступив с двумя тысячами ратников на Урос, Покчу и Чердын.

   Проводником у него был Шувал.

XIV

   План Пестрого был несложен и прост до чрезвычайности: он думал сразу ударить на пермян "здесь и там" (то есть в Верхней и Нижней Перми), чтобы привести их в полное смятение. Но, размышляя о движении к Изкару, где должны были встретиться с ним соединенные силы неприятеля, старый воевода втайне боялся чего-то, в особенности же смущало его присутствие в Перми Великой новгородских повольников, которых он считал сущими головорезами, потому что более мирные люди в такую даль не сунулись бы. А от новгородцев всего можно было ждать, даже такой пакости, о чем ему, старику, и на мысль никогда не взбредало. Однако, взвесив в уме все случайности, могущие произойти в будущем, князь Федор Давыдович успокоился и решил на следующее утро продолжать поход на Изкар, проведя еще одну ночь на берегах Низьвы.

   -- А вы на ночь дозоры удвойте, ибо враг не за горами, кажись, -- добавил он начальным людям и, помолившись, улегся спать, зная, что никаких упущений со стороны его подчиненных сделано не будет.

   Ночь прошла совершенно спокойно. Дозорные ничего не заметили поблизости. Только вдалеке где-то, вниз по течению Низьвы, долго гудел какой-то гул, сливавшийся с шумом леса, кивавшего своими вечнозелеными вершинами. Это никого не обеспокоило. Все думали, что там текуть быстроструйные речки или ручьи, загроможденные камнями или палым лесом, отчего и происходило громкое журчание. В действительности же в эту ночь трехтысячное войско пермян во главе с князем Микалом и воеводами Бурматом, Зыряном и Мычкыном спешно переправилось через Низьву, на пятнадцать верст ниже московского стана, часовые которого и уловили смутный гул от стука множества топоров, рубивших прибрежные деревья на плоты, потребные для одновременного перехода через реку соединенных отрядов покчинцев, чердынцев и уросцев.

   Наутро, чуть свет, московское войско вышло из лагеря и углубилось в густой хвойный лес, стоявший в глубоком безмолвии. Воздух был влажен и неподвижен. Чувствовалась значительная прохлада, заставляющая поеживаться ратников. Вдобавок сильная роса, покрывающая траву и деревья, мочила легкую одежду москвитян, старавшихся согреться движением. Но вот мало-помалу поднялось солнце над лесом и брызнуло на землю теплыми живительными лучами, весело заигравшими на миллионах капель росы, начавшей постепенно испаряться. Кругом зачирикали птички, запели на все голоса, приветствуя восходящее светило. С юга повеял ветерок и всколыхнул уснувшие деревья, тихо зашелестевшие своими игольчатыми ветками. Теплом пахнуло в лицо, точно донеслось с неба горячее дыхание солнца, сразу оживившего молчаливые толпы московских воинов, гуськом тянувшихся по узенькой тропинке, ведущей к недалекому Изкару.

   -- Ишь ты, леший их подери, -- слышался хриплый голос в передних рядах, идущих непосредственно за проводниками-пермянами, -- тоже ведь, как у нас на Руси, птахи распевают... а сторона-то, прости, Господи, самая распроклятая! Только бы пермянам и жить!..

   -- Можно и нам пожить, чего ты по-пустому сторону хаешь, -- возражал другой. -- Погляди-ка, леса какие! И сосна, и ель, и береза, и кедр величавый только знай под осень орехи собирай! А в реках, чай, немало рыбы водится. Тоже пожива изрядная...

   -- Чего рыба! -- перебивал третий. -- Не рыбой пермяне живут. Не орехами сыты бывают. От зверя они кормятся. От пушнины весь достаток ихний. Потому как охотники они преусердные, а куниц, да лисиц, да медведей, да всякого зверья прочего непочатый угол здесь есть! А о белках зубастых и говорить нечего: просто хоть за хвосты их руками хватай, таково-толи много добра сего водится в уремах пермянских!..

   -- Даже руками хватать их можно? Это волков-то, что ли? Ишь ты, право, чудеса какие! Ха, ха, ха! -- хохотали десятки голосов, отдаваясь рокочущим звукам под сводами векового леса. -- Значит, уж волки такие здесь смирные, не кусаются...

   -- Ну, зачем -- не кусаются? Тоже, ежели попадешь им в зубы, не помилуют. Это я просто к слову сказал.