-- К князю Микалу! К князю Микалу! -- кричал он, поднимаясь на откос вала при помощи легонькой деревянной лестницы, спущенной ему сверху. -- На Покче беда большая... Москвитяне к Покче подходят, к утру уж будут под Покчей... А вчера они Урос разорили, не осталось кусочка от Уроса...

   -- Что ты говоришь? Что ты кричишь? -- бросился к нему Микал, потрясенный услышанными словами. -- Какие москвитяне Урос разорили? Какие москвитяне на Покчу идут? Да что ты толкуешь, брат Варыш?..

   Варыш -- это был житель Покчи, хорошо известный Микалу, -- торопливо перебил князя, сказав:

   -- Отсюда ж москвитяне пришли, от Низьвы-реки они нагрянули, пока вы на Изкар спешили...

   -- От Низьвы-реки они пришли? Да неужто так совершилося? Да как мы о том не проведали?

   -- Оплошка такая, стало быть. Сумели они тайком разделиться на две части, сумели вас всех обмануть... А теперича до Покчи добираются, а там и до Чердына дойдут...

   -- Что Чердын! Что Покча! -- с отчаянием воскликнул Микал. -- Родная земля наша гибнет! Погибает Пермь Великая наша!.. А дозорные наши все проспали, не разведали о походе второй рати московской на Урос...

   -- Слышал я, -- продолжал Варыш, -- привел их на Урос новгородец один, из тех, что в Новгороде Малом живут. Привел он их тайною тропою, а по тропе той дозору, кажись, совсем не было...

   -- Да, оплошали мы, крепко оплошали! Просто как волку в пасть голову свою пихнули!..

   -- А княгиня твоя плачет, сокрушается, -- сообщал покчинский вестник, -- просит тебя в Покчу поспешить, сохранить ее, и сына твоего, и Покчу самое от погибели. На тебя, князь высокий, надежда одна!.. Поскорее в Покчу поезжай, выходи отсюда без промешканья, пока еще не заперли тебя здесь москвитяне...

   -- Выходить? Да можно ли выходить?.. А Покчу ведь нельзя оставить без помощи... Ах, право, беда какая! -- развел руками Микал и стоял как в воду опущенный, сознавая ясно только одно, что дни Перми Великой сочтены и что не по плечу им бороться с Москвою, которая и сильна, и хитра выше меры.

   А вокруг него толпились воеводы, десятники и ратники, полные смятения и ужаса. А подвижной деревянный сруб -- это новое доказательство вражьего хитроумия -- продолжал ползти кверху, пугая своим видом робкие сердца пермян, расположившихся на каменных валах Изкара.

XVII

   Недолго размышлял Микал, ошеломленный страшным известием о разорении неприятелем Уроса, находившегося в семи часах ходьбы от Покчи. Теперь-то он понял наконец, какую шутку сыграли над ними москвитяне, убившие сразу двух зайцев, благодаря недогадливости противников. Недаром же Бурмат предупреждал его у Низьвы-реки о возможности такого дела, которое он отрицал совместно с Арбузьевым и другими воеводами, не допускавшими и мысли о походе отдельного московского отряда на Урос, Покчу и Чердын, ибо это, по мнению Арбузьева, принесло бы ущерб вражьим силам.

   -- Вот тебе и ущерб вражьим силам!.. -- горько усмехнулся Микал и лишний раз должен был сознаться в душе, что не доросли еще они до борьбы с Москвою, превосходящею Пермь Великую если не правдою, то силою и коварством.

   -- Делать нечего, -- сказал он, обращаясь к Мате и воеводам, -- придется мне в Покчу идти. Возьму я с собой три сотни покчинцев своих, которые других удалее, и с ними из Изкара выберусь. Может, удастся еще мимо врага проскользнуть. А не удастся -- погибнуть придется, но гибель не страшит меня нисколько!..

   -- Эх, жалость какая, -- заметил Коч, воевода изкарский, -- ведь у нас подземный ход был хороший, прямо в лес он выводил. Но недавно обвалился он в одном месте, а расчистить не удосужилось еще.

   -- Ничего, я так выберусь... по верху земли, -- улыбнулся Микал натянутою улыбкою, -- только бы местечко такое нашлось, где можно пройти потаенно.

   -- Это мы укажем тебе... укажем, укажем! -- забормотал Мате, озадаченный намерением Микала уйти из Изкара. -- Только как же без тебя мы останемся, а? Ведь ты нас на ум наставлял, пример нам показывал хороший...

   -- И ты, кажись, не плох, князь дорогой, -- возразил Микал, в душе, впрочем, не надеявшийся на добродушие простоватого Мате. -- А потом, воеводы остаются с тобой, они витязи добрые, бывалые. И Бурмата своего оставляю здесь. А он уж не даст поблажки москвитянам!

   -- Ох, горюшко наше! -- сокрушенно вздохнул Мате и не стал более плакаться перед покчинским князем, намеревавшимся удрать из Изкара.

   А москвитяне тем временем продолжали подвигать свой сруб к изкарским валам, ощетинившимся палисадами-частоколами. Доносился нестройный гул голосов, кричавших: "Раз да раз! Раз да раз!" -- после чего остроумное сооружение неприятеля подавалось на полшага вперед, чтобы после нового крика "Раз да раз" подвинуться еще дальше. Сверху катились камни, бревна, летели стрелы, но пока большой помехи для нападающих не представляли и застревали в углублениях горы, не достигая намеченной цели...

   Намерение князя Микала идти на спасение Покчи и Чердына произвело среди ополчения странное впечатление. Все прониклись убеждением, что без покчинского князя плохо им придется, что несдобровать им будет перед москвитянами, пускавшимися на такие хитрости, которые ставили в тупик самых сметливых пермян. Уныние охватило ратников, остававшихся в Изкаре, но и тем людям, которых брал с собой Микал, было не легче: москвитяне могли перебить их при самом выходе из городка, пользуясь своею многочисленностью, позволявшей им действовать в разных местах в одно и то же время.

   Конечно, Микалу можно было дождаться ночи, когда все-таки легче было ускользнуть из городка, хотя ночи были светлые, ясные. Но времени терять было нельзя, и он, отобрав более надежных покчинцев, известных ему своею сметливостью и храбростью, перелез через валы и, крадучись, пополз книзу, держа направление в ту сторону, где, по-видимому, не было москвитян, не успевших еще окружить Изкар со всех сторон.

   Оставшиеся в городке ратники, во главе с князем Мате и четырьмя воеводами, не могли следить за дальнейшими движениями ушедших, потому что внимание их поглощал движущийся сруб, наводивший на всех жуткое чувство страха и отчаяния.

   -- Ишь, антусы! [Антус -- зырянское ругательство, обозначающее нечто вроде черта или дьявола. (Примеч. авт.)] -- ворчал Мате, видимо упавший духом после ухода Микала. -- Точно им ворса помогает такую громадину в гору тащить! Подумаешь, сила какая!.. А камни наши, как нарочно, мимо летят, не задевают прикрытие ихнее! Просто хоть плачь с досады!.. Видать, что колдовством они сильны... колдовство и двигает сруб ихний...

   -- Не колдовство, а руки человеческие работают тут, -- сурово возразил Бурмат, оставленный своим князем в Изкаре по той причине, что он был умнейший из воевод, без которого остальные вряд ли могли бы толково распорядиться. А руки и у нас, кажись, есть. Можем и мы поработать в свою пользу. Вот только присмотреться нам следует, подождать, когда они до того места дойдут: видишь, где кочка торчит, а на кочке кустик растет. Тут-то мы и осыплем их камнями да бревнами, прямо на сруб все полетит... А теперь подождать надо.

   -- Делай как знаешь, Бурмат, -- махнул рукой Мате. -- У тебя голова не безумная. Даже Микал тебя слушался.

   -- Не бойся, князь! Авось не до конца пропадем! -- ободряюще промолвил Бурмат и, приостановив скатывание бревен и камней, пока не достигающих своей цели, распределил всех ратников по валам, пользуясь указаниями изкарского воеводы Коча, знающего все слабые места крепости как свои пять пальцев.

   Потом он сбегал в маленькую церковку, заложенную тем же епископом Ионою, который крестил пермян, положил там десять земных поклонов перед иконами и с минуту стоял неподвижный, благоговейно взирая на изображения ликов святых. Священника не было при храме, церковники тоже куда-то скрылись, -- впечатление получилось самое удручающее для набожного воеводы, увидавшего полное запустение в доме молитвы, погруженном в сумрак и безмолвие.