-- Забыли наши Бога христианского! Забыли, совсем забыли! -- шептали его губы, когда он выходил из церкви. -- Оттого и беда на нас пришла, оттого и наказание мы терпим, погибаем от нашествия московского. А поп где? -- спросил он у встречного человека, быстро шедшего прямо к церковному крыльцу. -- Неужто не молится он в час такой страшный?

   -- Попа уж третий день не видать, -- ответил человек, оказавшийся церковным ктитором. -- Не знаем, куда он делся. Быть может, утонул в реке, купаючись в жаркую пору, а может, убежал куда-нибудь, убоявшись попасть под стрелы вражеские...

   -- Что ты говоришь! -- с удивлением воскликнул Бурмат, не ожидавший такой характеристики местного священника. -- Да неужто попу бояться подобает вражьих стрел, когда он должен воинов на смерть напутствовать! Аль, может, взаправду утонул он в реке, а? Как ты думаешь?

   Ктитор потер рукой переносицу, потоптался на месте и сказал:

   -- Не знаю я, подумать чего... Нельзя попу утонуть, ибо он в воде как рыба плавал. Вернее, попрятался он в лес, чтоб, значит, коим случаем от москвитян ему не влетело ненароком. А о воинах он и думать забыл. Да и воины о нем забыли, вестимо...

   -- Чего ради? -- нахмурился покчинский воевода.

   -- Себя только поп наш любит. Непомерно жаден он на питье, беспрестанно пьяным валяется. А потом ругается с нами зачастую, поносит нас на чем свет стоит, даже князю спуску не дает. Ну, и отшатнулись от него все... и в церковь ходить перестали...

   -- Напрасно, напрасно! -- покачал головой Бурмат. -- В церковь всегда надо ходить, хоть поп человек и нехороший. Из-за попа не следовало бы от Бога христианского отставать...

   -- Не спасает нас Бог христианский от напастей, не хуже мы при Войпеле жили. Оттого, надо полагать, и страдаем мы, что от Войпеля с глупого ума отшатнулися...

   Воевода хотел было убедить церковного ктитора в противном, но сильный шум, донесшийся до него с крепостных валов, заставил его прекратить беседу и опрометью броситься к городским воротам, где грозила главная опасность.

   Москвитяне дошли уже до половины горы и поставили свой сруб на том самом месте, на котором, по расчету Бурмата, каждый камень, каждое бревно неминуемо должны были ударяться в подвижное прикрытие, позволяющее неприятелю безнаказанно приближаться к намеченной цели. Но, по-видимому, терпение москвитян уже начало истощаться: им хотелось одним ударом взять городок, представлявшийся для них неважною крепостью. На упорную оборону защитников они не рассчитывали, познакомившись с ними на болоте, где пермяне постыдно бежали перед нападающими... И вот, когда Бурмат еще был в церкви, толпа отборных охотников высыпала из-за сруба и стремительно побежала кверху, ловко карабкаясь по крутому откосу, голому и гладкому, как ладонь...

   -- Москва! Москва! -- вопили смельчаки и, поддерживая друг друга, лезли к валам, унизанным тысячами защитников.

   Пермяне были положительно ошеломлены такою отчаянностью, проявленною вражьими ратниками. Среди них было мало храбрецов, способных понять отвагу москвитян, лезущих прямо на рожон, невзирая на видимую сомнительность своей удачи... На валах произошло движение, шум, давка, суета. Воеводы и десятники кричали: "Дави! Дави их камнями, бревнами!.. Дружнее, дружнее!.." Ратники метались из стороны в сторону, хватались в одиночку за камни, бревна, обрубки дерева, но в суматохе дело не спорилось, и смельчаки-москвитяне не встречали препятствий к подъему на гору, подбираясь уже к самым валам, возвышавшимся перед ними почти отвесною стеною...

   В этот момент в толпе растерявшихся ратников появился покчинский воевода и закричал громовым голосом:

   -- По местам, по местам, братцы! Помните, кому что указано? Давите их, бревнами, камнями!.. Не бойтесь, не достанут они нас! Руки коротки у них для этого!.. А у нас есть чем оборону держать, стоит только приняться дружнее!..

   Бурмат был находчивый человек. Он знал, что общее расстройство можно предупредить только суровым окриком, не лишенным уверенности в тоне, действующем на толпу ободряюще. И ожидания его оправдались. Суматоха сразу прекратилась, уступив место сознательной торопливости ратников, бросившихся к назначенным местам, где у каждого было свое дело...

   Москвитяне скоро почувствовали, что смелая затея их не удалась. Напрасно на поддержку их высыпали новые толпы из-за спасительного сруба, -- сверху покатились бревна и каменья, засвистели стрелы -- сначала редко и беспорядочно, но каменный и бревенчатый поток все усиливался и усиливался, стрелы полетели целою тучей, пока, наконец, вся эта часть горы не превратилась в движущуюся массу камней и бревен, катящихся вниз с головокружительною быстротою...

   Положение нападающих сделалось безвыходным. С камнями и бревнами не было силы бороться. Оставалось одно спасение в срубе, куда все и устремились, высоко подпрыгивая над камнями и бревнами, низвергаемыми сверху пермянами...

   Торжество осажденных было полное. Москвитяне были буквально сметены с горы, погибли и те, кто успел схорониться под защиту подвижного прикрытия. Прикрытие это начало трещать и колебаться, когда, под руководством Бурмата, пермские ратники принялись скатывать на сруб громадные камни, крошившие все на своем пути. Задрожали высокие стенки московского убежища, полетело несколько жердей, выбитых чудовищным камнем из верхней части сруба -- и вдруг все рассыпалось по земле, образовав одну безобразную кучу бревен и жердей, прикрывших многих москвитян, не ожидавших такого скорого крушения...

   -- Разбили, братцы, разбили! -- завопили на валах, радуясь одержанной победе над врагом. -- Побежали назад проклятые!.. Вот это славно, голубчики! Славно, славно!.. Вдогонку им стрелы пускай, камни кати, бревна, обрубки!.. Не жалей ни стрел, ни камней! Видишь, как скоро бегут! Задали же мы им переполоху!..

   Переполох среди москвитян действительно был страшный. Разгром сруба заставил их поневоле спасаться бегством, потому что идти против потока бревен и камней не было никакой возможности.

   Пермяне с радостью увидели, что густые толпы неприятеля, хоронившиеся за своим срубом, врассыпную бросились книзу, оглашая воздух злобными криками. А камни и бревна настигали их и давили несчастных своею тяжестью, заставляя остальных бежать еще быстрее...

   -- Славно, славно! -- кричали защитники Изкара и приходили в безумный восторг от своей удачи, сразу поднявшей их дух на недосягаемую высоту.

   -- Бегут, бегут! Москвитяне бегут! -- разносилось по городку, и сотни ратников, расставленных по валам вокруг Изкара, стекались к городским воротам, против которых были разбиты страшные враги.

   Шум, гам, ликующие возгласы, рев воинских труб, трубивших победу, висели над осажденною крепостью, счастливою своею неприступностью. Князь Мате и воеводы, даже сам осторожный Бурмат, являвшийся душою обороны, позабыли на минуту о том, что они отогнали только часть вражеских сил, и чуть не прыгали от радости, точно уже все московское войско показало тыл перед ними, благодаря чему Пермь Великая избавлялась от владычества ненавистных иноземцев.

   -- Зачем нам ушкуйники новгородские? Мы и без них управимся с врагом! -- бахвалился Мате, наблюдая с вершины горы за беспорядочным бегством москвитян, лишившихся точки опоры. -- Только бы камни да бревна у нас были. А этого добра у нас достаточно... Эх, жалко, что Микал ушел! Какая бы радость ему была! Посмеялись бы мы с ним над Москвою проклятою! Но он за Покчу свою испугался, заспешил спасать ее... Что ж, пусть он орудует там, а мы здесь побьемся... только бы камней да бревен хватило у нас...

   -- Хватит, князь высокий, хватит!.. -- уверяли воеводы, и в уме Мате уже рисовалась соблазнительная картина полного торжества над Москвою, когда он заберет в плен московское войско и великодушно отпустит домой главных военачальников, чтобы не сердить тамошнего государя ("Ибо ведь как-никак князь Иван человек сильный, могучий!" -- сообразил он)... Но мечты его так и остались мечтами... Москвитяне опять перехитрили пермян и жестоко отомстили им за свое поражение...