-- Вам надо обратиться к управделами наробраза, к това­рищу Модзалевскому, -- сказала профессору машинистка из этого отдела.

  -- А почему не к заведующему? - спросил профессор.

  -- У нас не заведующий, а заведующая, барышня, това­рищ Финк, -- объяснила машинистка. -- Но к ней очень труд­но добиться. У нее в комнате все время комиссии: комиссия за комиссией. И сейчас заседает комиссия. Вчера была ко­миссия о беспризорных детях, а сегодня о дефективных... Там сейчас у нее много народу: педагоги, врачи, народные судьи, начальник тюрьмы, смотритель арестного дома...

   Товарищ Модзалевский, высокий, худощавый, бледный брюнет, с напудренным лицом и черными быстрыми глазами, франтовато одетый, просмотрел заглавные строки "Охранной грамоты", кисло покосился на убогий наряд неряшливого, об­росшего волосами профессора, похожего в этот момент на ста­рого деревенского мужика, бросил ему обратно на край стола недочитанную до конца "Грамоту" и, возвращаясь к своим прерванным занятиям, нервно подергивая левой щекой, про­изнес в стол:

   -- Сам, сам, сам пусть придет! Почему сам не пришел!

   -- Я и есть сам, -- сжимаясь ответил профессор.

   Модзалевский устремил на него серьезный проверяющий взгляд.

  -- Садитесь, пожалуйста, -- сказал он и указал на стул. Профессор сел.

  -- Дайте сюда вашу "Грамоту". Профессор дал.

   Модзалевский углубился в чтение "Грамоты".

  -- Ого! -- засмеялся он завистливо и уткнул палец в пункт шестой. -- За что же это вам такие милости?

  -- Так... вообще... всем писателям и ученым, -- пошеве­лил мохнатыми бровями профессор.

   Модзалевский еще раз неприятно засмеялся, схватил "Гра­моту", побежал с ней в другой угол комнаты, к заведующему подотделом искусств, и сказал ему:

   -- Вот хорошо! Товарищ Карамазов, смотрите -- значит, и я тоже имею право на получение академического пайка! А я и не знал! Я ведь тоже когда-то пописывал в газетах статейки, и все их хвалили! Вот хорошо! Сейчас же возьмусь за это дело...

  -- Значит, я могу надеяться получить? -- спросил профес­сор у тов. Модзалевского, когда тот вернулся к своему столу.

  -- У нас? -- спросил тов. Модзалевский и ответил: -- Нет. Мы этими делами не занимаемся. У нас учебники, писче­бумажные принадлежности, парты, глобусы...

  -- Но где же я мог бы получать свой паек?

  -- Ответить вам на этот вопрос я затрудняюсь. Об этом должны знать в советских продорганах. В красноминаевской уездной заготовительной конторе были?

  -- Нет.

  -- Напрасно. Туда вы прежде всего должны были пойти.

  -- Тогда извиняюсь за беспокойство, -- встал профессор.

  -- Пожалуйста, -- сказал Модзалевский и, точно подавая корку хлеба, не глядя, хмуро ткнул профессору руку.

   "Имея за собой ученые труды в прошлом, разбросанные в разных повременных изданиях..." -- тотчас же принялся Мод­залевский сочинять бумажку относительно академического пайка для себя.

   -- Товарищ Модзалевский! -- окликали его по делу то с одного соседнего стола, то с другого.

   А он ничего не слышал, все писал, изогнувшись в дугу и подергивая всей левой половиной лица: "а также питая силь­ное влечение к наукам в настоящем..."

VI

   Дом, в котором помещалась красноминаевская государ­ственная заготовительная контора, и двор, и часть прилегаю­щей улицы, когда к ним подошел профессор, прежде всего на­помнили ему товарную станцию железной дороги в самый разгар грузовых операций.

   Тут, на небольшом пространстве, тесня друг друга, стал­киваясь, переплетаясь, во всех направлениях сновали грузо­вые автомобили, ломовые дроги, пароконные деревенские те­леги, легковые экипажи, ручные тачки. Мелькали, двигались, исче­зали и вновь возникали лошади, люди, ящики, мешки, бочки. Мешались рев автомобильных гудков, крики погонщиков, брань, свист, смех, запахи муки, постного масла в протекающих боч­ках, ржавых селедок, прошлогодних преющих яблок; взмахи кнутов, кончики винтовок сопровождающей груз стражи, сиг­налы воришек, нытье попрошаек, осторожная поступь упитанных дельцов, быстрый бег с дешевенькими портфелями поджарых советских служащих...

   -- А при чем же мы тут? -- удивленно спросил профессора с заметным польским акцентом помощник заведующего конторой, одетый с иголочки, опрятный цветущий мужчина с большими красными оттопыренными ушами и с рыжими, жесткими, очень густыми стоячими волосами. -- Если упродком ничего не мог сделать, то тем более бессильны вам помочь мы. Мы только сторожа. Мы только караулим в наших складах то, что нам поручают. И без наряда мы не можем отпустить ни одного фунта продуктов. Мы отпускаем только по нарядам. Никакие другие документы, кем бы они ни были подписаны, для нас не имеют никакой силы.

   У профессора вырвался изнеможенный вздох и утомлен­но призакрылись веки. Он зевнул в руку, подумал и беспомощ­но покачал головой.

  -- Куда же мне еще идти? -- ни к кому не обращаясь, спросил он. -- Кажется, уже везде был.

  -- А в исполкоме были? -- спросил чистенький поляк.

  -- Нет. Там не был.

  -- Вот видите, профессор. Вы ходите по всем отделам исполкома и не идете в самый исполком. Вам надо было сразу пройти в исполком. Каждый отдел знает только то, что касается его отдела, а исполком знает все, что касается всех отделов. Ясно, понятно?

  -- Это-то верно, -- сказал профессор. -- Выходит, что я напрасно целых пять дней проходил. Благодарю вас. Вы первый толком это мне рассказали.

   Помощник заведую.щего воодушевился, встал и, разгоря-ченно жестикулируя, во второй раз рассказал профессору то же самое. Потом, провожая профессора до выходных дверей, еще более возбужденный и предупредительный, он рассказал ему слово в слово то же самое в третий раз. И после каждого раза с приятной улыбкой спрашивал профессора:

   -- Ясно, понятно?

   В результате у профессора разболелась голова. И еще долго потом, когда он шел по улице, шумели у него в ушах докучливые слова вежливого поляка.

   Через час профессор блуждал по лестницам, этажам, ко­ридорам, приемным комнатам обширного помещения исполко­ма. Он сперва думал воспользоваться расклеенными на стенах, окнах и дверях объявлениями, но объявлений было столько, что ему вскоре пришлось от этого отказаться, и он начал расспра­шивать случайных встречных, так же, как и он, переходящих от дверей к дверям.

  -- Вам надо к секретарю исполкома, -- наконец сказали ему. -- Не в ту дверь, не в ту дверь! Вон надпись на дверях, рядом!

  -- Вам надо обратиться к дежурному члену исполкома, к тов. Хряпину, -- в свою очередь направил его секретарь. -- Не в ту, не в ту дверь! В следующую! Вон, видите, надпись висит!

   Тов. Хряпин, полный, с толстой шеей, атлетического тело­сложения мужчина лет сорока, коротко остриженный, в черной, слишком короткой косоворотке, подпоясанной широким ремнем с гимназической бляхой, сидел и, склонясь над столом, дремал над газетой "Красноминаевский коммунар". Висевший у него на боку в порыжелой кожаной кобуре револьвер "наган" крас­норечиво говорил, что этот человек действительно стоит на страже.

  -- А вы членом какого-нибудь профсоюза состоите? -- поднял он на профессора несоразмерно большой мясистый овал лица, в центре которого были четыре маленькие точки, тесно собранные вместе: два глаза, нос, рот.

  -- Нет, -- сказал профессор.

  -- Как же это вы так? Теперь нельзя. Теперь каждый должен где-нибудь состоять. Вот вам первый пример: будь бы вы состо­яли членом какого-нибудь профсоюза, я бы послал вас прямо в упрофбюро, а сейчас я даже не знаю, куда вас можно послать. Вот и все так: походят-походят, помучаются-помучаются, а потом все-таки записываются в союз. А сразу не хотят записываться!

  -- Что же мне делать? -- спросил профессор. Тов. Хряпин пожал плечами и сказал: