— Не размокнут утки. Им полезно, а у меня редикулит, ногу крутит.

— Ну хозяин, вот хозяин. — Валька выскочила в калошах, открыла железную калитку, и в нее сразу начали втекать белые утки, раскачиваясь и покрякивая, переговариваясь между собой о чем-то, что их сильно беспокоило и волновало.

— Скорей, скорей, хорошие мои, — причитала Валька, пропуская белое стадо во двор.

Ливень поливал не так уж долго. Через какое-то время затих, вроде перестал совсем, но на самом деле он перешел в ровный, почти незаметный из окна дождь. И не сходил с неба трое суток подряд. Чуть посветлеет с одной стороны, и вот опять перемешались тучи, расползлись ровненько по всему небу, и опять обложной, без конца и края. А по ночам принимался хлестать с такой силой, что начали уже думать о потопе.

— Нет, у твоего бога дюже уж много, — сказал Пашка на третий день. — Чем кончится, никто не знает. А Кума вздулась, вот-вот из берегов выйдет.

Слава богу, на третий день заиграло солнце, все кончилось. Успокоились люди. Пашка взял отпуск и сидел дома: собирался огород поливать, прополоть грядки. А тут поливать не пришлось. Все полито, лучше не надо.

К полудню, когда уже хорошо протряхла земля и небо рассиялось по-летнему, радио вдруг объявило тревожным голосом, что жители села должны быть наготове, ожидается большая вода, может произойти затопление отдельных улиц. Будьте наготове! Как наготове? Что это значит? Никогда никакая вода не заходила в село, а тут могут быть затоплены отдельные улицы. Какие отдельные? У кого спросить? Подбиралась паника. Пашка крикнул Сережу, сели в машину и отправились посмотреть на Куму. Мимо центра выскочили на дорогу, что ведет в соседний винодельческий совхоз «Терек». Когда проезжали мост, под ним кружилась, как карусель, желтая Кума, несла клочья соломы, какую-то колодину тащила на себе, перевертывая ее с одного бока на другой, мощные выворачивала из-под низу взводни. Вид у нее был мрачный и гневный. По другую сторону моста вода уже пролилась в лес, и берега не видно, ушел под воду. Проехали дальше, до конца леса. Тут были каналы. Один поперек дороги уходил вдоль леса налево и направо, другой за насыпью нес воду в «Терек». И тот и другой были переполнены, и справа уже разливалось по низине, перед насыпью. Слева также стояла вода по всей низине, подпирая насыпь. С другой ее стороны бульдозер нагребал землю под трубу, из которой гнало воду к «Тереку». Видно, старался бульдозерист забить эту трубу, чтобы спасти винодельческий совхоз от наводнения. Долго стояли, смотрели, как работал бульдозер. У Сережи руки чесались, не так надо, не так, надо с краюшку потихонечку наращивать землю, а этот парень свалит гору в канал, вся земля растворится, перекипит, и снова начинай.

Поехали в другое место, к Пашкиной дороге на рыбхоз. Улицы через три поворот на мост. Мост хороший, крепкий, с бетонными быками. Ого! На другой стороне вода медленно растекалась уже по низине и в одном месте подошла к дороге, вот-вот перельется через нее. А плантации фруктовых деревьев соседнего совхоза уже стояли в воде по щиколотки. Стройненькие молодые деревца, побеленные снизу, стояли в воде, не отражаясь в ней, потому что вода была мутная, как разбавленная глина.

— Перекроет дорогу, — сказал Пашка. — И сады накрылись.

— Если сразу воду отвести, могут спастись, — возразил Сережа.

— Куда отвести? Только начинается. Разве ж она остановится теперь?

Когда вернулись, опять по радио объявили о большой воде. Прорвало Отказненское водохранилище, и Кума гонит в два раза больше воды, чем положено ей, так что наводнения не миновать. Уже в каких-то селах затопило сколько-то домов. Вошла вода в улицы Зеленокумска, центра соседнего района.

— Что делать? — сокрушался Пашка.

— А что? Ее не остановишь.

— Нет, вы как хочете, можете топнуть, а я приму меры.

Пашка вынес лестницу, прислонил ее к старому тополю, вот тут буду спасаться. Во дворе положил полотно старых ворот, на полотно поставил ванну.

— Ковчег?

— Подойдет вода, я в ванну посажу подсвинка, а сам на тополь, вот и все. А вы как хочете.

— А я? — Валька остановила удивленные глаза на Пашке. — Я куда?

— Хочешь, со мной на дерево. Не хочешь, плавай тут по двору.

— Вот мужик. Подсвинка устроил, себя устроил, а жена погибай. Ты видишь, Сережа, что за человек?!

— У нас, по-моему, и лестницы нету. И ванны нету. В степь уйдем.

— Верно, — согласился Пашка. — Вот и мою прихватите с собой.

Шутки шутками, а лестницу приладил хорошо. Ванну тоже установил по-серьезному.

— Пошли на нашу речку поглядим. Как тут у нас?

От углового магазина идет проулочек в сторону речки. Прошли проулок. Открылся выгон, пустырь, вроде ложок такой, коровки, овечки пасутся, гуси ходят. Когда-то, до колхозов, тут были сплошь виноградники, сады. И улицы последней не было, всё сады занимали. Теперь выстроилась улица, остальное место вплоть до речки запустовало. Возле берега вырыт был котлован, набегала вода из реки, сделалась большая лужа, лягушки расплодились. Вылезет наверх, надует щеки, пузыри на щеках, и трещит, одна хочет заглушить другую. Такой концерт, что разговаривать тихо нельзя, не слыхать друг друга. И сейчас старались лягушки, даже бульдозер заглушали. Тут тоже бульдозер работал. Заваливал протоку между рекой и карьером, этой лягушечьей лужей. Даже самосвал один возил сюда землю, помогал бульдозеру. А река, сорная поверху, неровная, с какими-то кругами, выворотами утробными, несла желтые воды с мощным напором. И только рыбаки, мальчишки да мужики-отпускники, не сдавались. Они сидели но берегу, перед своими удочками, и ждали счастья. Раньше любимым местом был у них ольховый куст, под ним, в тенечке, хорошо брали коробки́ (так тут называют речных карасей), сомята и усачи. Теперь куст в воде стоит, только макушка торчит из воды, которая подобралась до самой насыпи, до когда-то насыпанной дамбы. Но они сидят и в мутной воде хотят попытать счастья.

— Надо сюда прийти посидеть, — сказал Сережа.

— Ну и чего ты тут поймаешь?

— Вообще посидеть с удочкой.

— Посиди. Я если ловить, дак ловить, а так сидеть, не-е-е, не хо́чу.

Над головой затрещало, затарахтело. Вертолет.

— Во, пошел по Куме. Небось начальство облетывает.

Пашка угадал, действительно начальство уже делало облет разливающейся Кумы, прикидывало, приглядывалось, соображало. Откуда у этой Кумы столько воды? Откуда же? С гор. В горах дождь выпал большой, снега пошли таять, вот и полилось. Водохранилище не вмещало всю воду, пришлось ее в Куму спускать. А река не справляется с таким стоком, ей еще не приходилось столько выносить воды. И пошло, поехало.

На второй день после ливня, в понедельник, секретарь горкома партии обрадовался дождю и, не подозревая еще ни о каком бедствии, выехал с председателем райисполкома в степь. Ехали на «Ниве» под моросящим дождиком полевой дорогой Виталий Васильевич и Иван Тимофеевич. Первый был больно уж тучен, громоздок не по годам. Молодой, а такой налился. Но при всем этом Виталий Васильевич был удивительно подвижным, веселым, никогда не унывающим человеком. На последнем пленуме, между прочим, признался с веселым огорчением:

— Товарищи, приближается уборка, но уже сейчас, черт возьми, жену некогда поцеловать… — И хорошо, сочными губами сделал букву «о» и хохотнул в меру громко.

Неунывающий. Он с первого взгляда завоевывал симпатию любого человека. Веселый. Без конца бил в нем фонтан энергии, неуемной жажды движения. Он все еще никак не мог забыть, что всего четыре года назад был первым секретарем крайкома комсомола. Мало кто знал, только самые близкие люди знали, что Виталий Васильевич в свое время окончил музыкальное училище, с удалью и блеском играл на балалайке, гитаре, на баяне и особенно любил аккордеон. Пел не хуже Иосифа Кобзона или Лещенко. Практически знал и мог исполнить под собственный аккомпанемент любую советскую песню довоенных и послевоенных времен.