Сильвия Паола Каваллано

Книга для зимнего чтения

Роман — как черенок: втыкаешь палку в землю и поливаешь, поливаешь, поливаешь...и вот в один прекрасный день эта палка, казавшаяся сухой, дает маленький белый корешок, а потом боковой побег, потом еще один, потом покрывается листочками, и вытягивается вверх на десять сантиметров. И превращается в маленькое деревце. Или корешок не появляется, и черенок засыхает. А еще его надо регулярно пропалывать от чертополоха...

Причем чем глубже и шире раскидывает роман свои корни и ветви, тем интереснее его читать.

Каждый вечер Дуня забирается ко мне под одеяло и просит рассказать историю из моего детства. Когда я пытаюсь на следующий день продолжить с того места, где мы накануне остановились, Дуня протестует, и требует ту же самую, вчерашнюю историю. Так что, собственно, до моего детства мы пока с ней не добрались. Причем своей цепкой детской памятью она помнит каждый эпизод, чуть ли не каждое слово, и когда я сбиваюсь или что-то ненарочно переделываю, она меня поправляет: «Мам, ты же вчера говорила, что София ела траву, а не клевер». «Да, я перепутала, ты права». Вот и сегодня:

- Мам, расскажи про то, как было раньше.

- Ну, слушай.

Раньше, когда я была маленькая, мы с мамой и папой жили на вилле Варда, там был большой сад и бабушка — моя мама - за ним ухаживала, а дедушка ей помогал. Принадлежала эта вилла пяти братьям и сестрам, то есть сначала она принадлежала их папе: он разбогател где-то далеко, кажется, в Австралии, на плантациях сахарного тростника.

−Мам, а почему называется «сахарный тростник», он что, из сахара?

−Нет, сахарный тростник это такое растение, из которого делают сахар.

−А, поняла, это как сахарный песок. Ну, давай дальше рассказывай.

Ну вот, он работал там несколько лет, рубил сахарный тростник, из которого потом на фабрике делали сахар, копил деньги и в конце-концов купил заброшенную виллу с огромным, и таким же заброшенным садом. Хоть он и поселился в Тоскане

- Ой, мам, это прям рядом с нами, да? Мы же тоже Тоскане живем?

- Да, правда.

И хотя он поселился в Тоскане, вилла почему-то была в венецианском стиле, а парк, то есть сад, зарос до неузнаваемости. Мох покрыл своим бархатистым покрывалом статуи, зеленый занавес плюща волнами спадал с крыши беседки, облако клематиса окутывало дубы. Но ему — этому господину — так больше нравилось — потому что напоминало одновременно и австралийские заросли, и сад его детства — поместье графов Висконти, и он не стал нанимать садовника, а лишь изредка сам что-то обрезал и выдергивал. Потом он женился и у него родилось четверо детей: Клаудио, Лаура, Леонардо и Эмилио. В честь каждого из них было посажено дерево, непременно в самый день рождения, ни днем позже, независимо от того, благоприятствовали ли посадке погодные условия. Так образовалось небольшое замкнутое пространство, полянка, окруженная с четырех сторон платанами. Наверное, тогда же папа придумал выбрать для каждого ребенка цветок-символ, что-то вроде эмблемы или герба. Он выбирал их внимательно и скрупулезно, как выбирают имя, но при этом нисколько не задумываясь, что вкусы детей могут отличаться от его предпочтений. Вначале главным принципом было совпадение месяца рождения со временем цветения растения, но Лаура и Леонардо оба родились в декабре, когда природа не балует цветами, выбрать в качестве символа земляничное дерево казалось ему скучным, цикламены и прочие балконные цветозаменители он не любил, и поэтому впоследствии в выборе растений он руководствовался исключительно собственными эстетическими предпочтениями. Поэтому у каждого члена семьи был цветок-эмблема, подчас не совпадавший с любимым цветком. Маминой эмблемой были пионы, Клаудио — розы, Лауры — лилии, Леонардо — колокольчики, Эмилио — георгины, и, наконец, сам отец обожал орхидеи. Еще со времен Австралии у него сохранилась страсть к этим цветам. Когда дети подросли, он построил рядом с виллой большую оранжерею, и стал разводить орхидеи. Когда в саду зацветали первые пионы, или розы, лилии или георгины, в доме обязательно стелили соответствующую скатерть - их вышивала мама зимними вечерами, когда в саду делать было особенно нечего, по всему дому расставлялись букеты, букетики, огромные корзины и напольные вазы с этими цветами, из специальной кладовой рядом со столовой извлекались сервизы с пионами, или розами, или георгинами, приглашались гости и устраивались настоящие цветочные балы и маскарады. Но потом дети выросли, и уехали учиться в университет, дом и сад опустели. А потом родился пятый ребенок - София. Она ползала по саду на четвереньках, пробовала на зуб все цветы и листья, даже землю и камни, особенно ей нравился клевер, поэтому отец прозвал ее «крольчонок». В саду было много ядовитых растений, плющ, молочай и брать в рот все подряд было опасно, поэтому садовник Карло построил для Софии специальный загончик, где она могла ползать и есть (ну то есть брать в рот и выплевывать) клевер. Отец купил ей маленькую леечку, лопаточку, грабельки, даже маленькие перчаточки и когда она подросла, стал учить ее ухаживать за садом. Она сама сажала луковицы лилий, рассаду салата, обрезала сухие цветы, привязывала помидоры в своем маленьком огородике в глубине сада, за густой изгородью из бамбука. Там росли кусты красной, белой и черной смородины, крыжовника, кустики черники, земляники, клубники. Папа помог Софии сделать грядочки и каждую весну она сама выбирала на рынке рассаду салата, помидоров, замачивала в тряпочке семена гороха, огурцов. В свое время он не очень охотно пускал старших детей в святая святых — оранжерею с орхидеями, да и сами дети не особенно интересовались садом. Поэтому он с особым удовольствием позволял Софии все ботанические эксперименты — наконец-то у него появился единомышленник и последователь!

Каждое утро София просыпалась под нежное воркование горлиц, которые поселились прямо под окном ее комнаты — на старой, разлапистой ели. Под этой елью ее старшие братья, устраивали шалаш, когда приезжали домой на каникулы, и иногда, в особо жаркие дни, разрешали Софии поспать в нем ночью. Утром же София быстро одевалась, заправляла кровать и бежала в сад — проверить как там Ландыш, кокер-спаниель, Уга — черепаха, и, главное, не съели ли улитки за ночь молодые побеги салата, взошли ли базилик и укроп, распустились ли розы и цинии, и можно ли украдкой от взрослых съесть немного незрелого крыжовника. Ведь взрослые ничего не понимают в еде! Они ждут, когда крыжовник станет мягким и сладким! Разве после этого его можно есть! Он должен быть хрустящим и кислым как лимон, чтобы глаза сами зажмуривались от кислости. Потом в сад спускалась мама с большой плетеной корзиной, и они шли срезать цветы. Ландыш тыкался мокрым носом Софии под коленки, и она убегала вперед. Прежде чем срезать цветы, мама долго их рассматривала, не только выбирая самые красивые и самые раскрывшиеся, но и стараясь не оставить сад голым и неприглядным, срезав слишком много. Потом она расставляла цветы по вазочкам, стаканчикам, кувшинчикам, все время что-то меняя и подправляя. В результате получались не просто букеты, а как будто перенесенные в дом клумбы - маленькие островки сада. Иногда София брала с собой кобальтовую кружечку и пока мама срезала розы, гвоздики, лилии, клематисы, жимолость собирала к завтраку землянику и малину. Завтракали на улице, или, если накрапывал дождь, - на увитой виноградом и глицинией террасе. Даже манная каша, которую зимой София долго размазывала по тарелке, чтобы потом пожаловаться, что ее невозможно подцепить, эта же самая каша летом казалась кремом, или мороженным — София украшала ее земляникой, малиной, съедобными цветочками анютиных глазок и фиалок, иногда посыпала лепестками роз. Потом она шла в свой садик, и копалась там до обеда: устраивала сады и домики для муравьев, делала дорожки, обкладывала их привезенной с моря галькой, посыпала песком, делала воротца из палочек, арки из веток спиреи, а еще играла в гвоздочек — забиралась тайком от ворчливого садовника Карло в пристройку с инструментами, пустыми горшками, удобрениями и прочим садовым инвентарем, открывала при помощи отвертки коробки из-под кофе и леденцов монпасье, набирала мелких гвоздей и наряжала их в разноцветые платья из цветов, как будто это были принцы и принцессы, придворные дамы и их служанки: на “прислуге” особенно хорошо “сидели” простенькие платья из ромашек или флоксов, но они трудно натягивались на гвоздики и иногда рвались. Дамы побогаче могли позволить себе бархатцы и ноготки, балерины щеголяли в юбочках из далматской ромашки, ну а королевы и принцессы облачались в роскошные вечерние платья из роз или колокольчиков. Сложнее было одеть кучера, дворецкого, лакеев, принцев и королей, почти все цветы больше походили на юбочки, чем на штанишки, но некоторые нераскрывшиеся бутоны все же могли сойти за старинные бриджи. Чаще кавалерам приходилось довольствоваться зелеными мундирами из незрелых ягод крыжовника. Вообще из цветов можно было сделать все: чепчики, шляпки, короны, мантии и даже карету — из синего ядовитого аконита: надо было только оторвать часть лепестков и вынуть изогнутые пестик и тычинки, напоминавшие головы лошадей. Карло звал его «башмачки» и запрещал до него дотрагиваться.