Вытирая с высокого и выпуклого лба крупные капли пота, Владимир Андреевич, торопясь и волнуясь, рассказал мне о событиях минувшей ночи. Оказалось, что некоторые суда во главе с линейным кораблем "Воля" под вымпелом Тихменева снялись ночью с якорей и отправились сдаваться немцам. Когда эскадра, уходившая в Севастополь, выстроилась на внешнем рейде, на передней мачте "Керчи" взвился сигнал флагами: "Судам, идущим в Севастополь. Позор изменникам России!"

   -- Нельзя ли нагнать ушедшие корабли и силой вернуть их в Новороссийск? -- спросил я Кукеля.

   -- Теперь уже, к сожалению, поздно, -- ответил он, быстро прикинув в уме. -- Тихменев раньше придет в Севастополь, чем мы успеем настичь его. К тому же всюду большой некомплект команд.

   Владимир Андреевич добавил, что на всех кораблях идет отчаянная борьба между сторонниками и противниками ухода в Севастополь. "Свободная Россия" разводит пары и готовится к съемке с якоря. Она ушла бы раньше, но задержалась из-за недостатка людей. Команда "Керчи" решила во всяком случае не сдавать миноносца и собирается затопить его. Я поощрил это похвальное намерение и обещал Кукелю всемерную поддержку.

   Там же на "Керчи" случайно встретил жизнерадостного, с нежным румянцем на щеках Деппиша. Бывший мичман и мой товарищ по гардемаринским классам, он служил на миноносце "Пронзительный".

   -- Я только что заложил под цилиндры машин хорошие шестифунтовые патроны, -- улыбаясь, похвастался Деппиш, обнажая под закрученными кверху небольшими черными усиками ровный ряд молодых и крепких белых зубов.

   Деппиш был горячим сторонником потопления.

   Еще раз ободрив Кукеля, я вернулся на моторный катер и направился на "Свободную Россию". Одергивая на себе синий морской китель со светлыми пуговицами, взбежал по высокому трапу на палубу линейного корабля. К моему удивлению, на нем не было караула. На просторной палубе толпились оживленные кучки матросов, возбужденно жестикулировавших и с жаром обсуждавших, что делать.

   Отдельные матросы в фуражках, с георгиевскими ленточками и в черных коротких бушлатах, надрываясь от тяжести, тащили обеими руками громоздкие узлы и облегченно складывали их около трапа. Они собирались эвакуироваться на берег.

   Я попросил вызвать командира корабля. Ко мне подошел бритый моряк со светло-рыжими волосами и обветренным загорелым лицом, в белейшем кителе, белейших брюках и белейших парусиновых туфлях. Поздоровавшись и назвавшись Терентьевым, он пригласил меня в свою каюту.

   Мы прошли сквозь толпу матросов и зашагали по деревянному палубному настилу, гладкому и ровному, как теннисная площадка. Антисоветски настроенный инженер-механик Берг, широкоплечий и низенький седой старичок, неразборчиво буркнул мне вслед какое-то крепкое ругательство.

   Спустились по бесконечному трапу вниз и очутились в великолепном, отделанном дубом и обставленном комфортабельной мебелью адмиральском салоне. Присели за большой круглый стол возле нарядного лакированного пианино с бронзовыми подсвечниками по краям. Командир корабля внимательно выслушал мое сообщение. Он не возражал против потопления, но жаловался на недостаток людей, и в особенности машинной команды. Я попросил собрать всех матросов. Терентьев нажал кнопку звонка и приказал вестовому сыграть общий сбор.

   Я обратился к команде с речью, в которой постарался обрисовать международное положение нашей Советской страны и объяснить всю безвыходность положения Черноморского флота.

   -- Для того чтобы флот не достался в руки германского империализма и не стал орудием контрреволюции, необходимо сегодня же потопить его.

   -- А почему нельзя воевать, обладая такими превосходными кораблями и такими дальнобойными орудиями? -- перебил меня молодой матрос с лихорадочно горящими глазами.

   Подтвердив, что корабли в самом деле великолепны, я разъяснил, что флот не способен оперировать без базы, а единственная база -- Новороссийск находится под угрозой со стороны сухопутного фронта. Напомнил, что открытие боевых действий Черноморским флотом означало бы возобновление войны с Германией, а ее войска занимают Нарву и Псков, откуда они могут тотчас же повести наступление на Петроград и даже взять его. Поэтому, не имея возможности воевать и не желая идти в Севастополь с подношением наших кораблей германскому империализму, у нас нет иного почетного выхода, кроме потопления флота.

   После меня взял слово Терентьев. Сняв фуражку и машинально разглаживая причесанные на пробор гладкие рыжеватые волосы, он поддерживал мое предложение. Никаких возражений не было. За потопление поднялся лес рук. Команда приняла решение единогласно, многие матросы при этом плакали.

VII

   Коммунистическая партия вела в Черноморском флоте серьезную и важную работу. Партийные ячейки, впитавшие в себя лучшие, передовые слои активных революционных матросов, развернуто функционировали на всех кораблях и обладали большим влиянием. Однако новороссийские настроения представляли собой сложную и разнообразную гамму. Коммунисты полностью разделяли точку зрения Москвы и горой стояли за потопление. Это были основные кадры, на которые опирались товарищи, осуществлявшие директивы Совнаркома. Но значительная часть черноморских матросов разделяла "ультралевую" теорию "революционной войны" и никак не могла понять необходимости потопления сильно вооруженных, красивых и вполне боеспособных кораблей. Потоплению флота они предпочитали героическую гибель. Им казалось, что Черноморский флот должен выйти в море, обстрелять занятый немцами Севастополь, вступить в бой с плавающими под германским флагом "Гебеном" и "Бреслау" и, сражаясь до последнего снаряда, честно умереть в открытом морском бою. Их не смущали последствия. Они не задумывались над тем, что военные действия на Черном море нарушат Брестский мир и дадут повод генералу Гофману и другим поборникам германской интервенции, пользуясь превосходством военной силы, занять Петроград и Москву. Эти вредные "ультралевые" настроения теоретически сближали их носителей с позицией "левых коммунистов" и левых эсеров, хотя большинство моряков имели весьма отдаленное представление о Бухарине и Камкове.

   Среди матросских команд, навербованных из рабочих и крестьян, контрреволюционеры являлись редкими одиночками. Но отсталые элементы плелись на поводу у реакционного офицерства и, отстаивая уход в Севастополь, объективно играли контрреволюционную роль. У одних матросов там были жены, другие, обманутые Тихменевым, думали, что, идя в Севастополь, они лояльно выполняют веление Совнаркома. Объявились и шкурники. Проворно связав свои вещи в огромные узлы, мешки и матросские кисы, они бежали на берег, хладнокровно покидая корабли на произвол судьбы. Контрреволюционеры, провокаторы и германские агенты шныряли по кораблям и по городу, растлевая матросов своей пропагандой, подкупом и вином.

   Среди бывших морских офицеров -- титулованных аристократов и дворян, занесенных в шестую бархатную книгу, -- преобладало отвратительное и мерзкое контрреволюционное мнение, что "немцы -- сравнительно меньшее зло, чем большевизм". Эта худшая часть офицерства, растерявшая в революции все моральные принципы, безумно стремилась в оккупированный германскими войсками Севастополь, чтобы вырваться из "советского ада".

   Но многие офицеры желали вернуться в Севастополь только потому, что там остались их семьи, не успевшие эвакуироваться. В глубине души они сознавали, что, сдавая военные корабли германскому империализму и тем самым усиливая его боевую мощь, они совершают низкое, гадкое и подлое дело, которое нельзя назвать иначе как изменой, но свои личные и семейные дела они ставили выше интересов пролетарского государства.

   Была и иная часть офицерства, считавшая позором передачу флота именно Германии, высказывавшаяся за потопление судов лишь из чувства привитого с детства и обостренного долгой империалистической войной традиционного патриотизма. И только небольшая кучка энергичных людей из младшего комсостава вместе с коммунистическим авангардом краснофлотских команд сознательно, всей душой стояла за потопление флота во имя того, чтобы он не достался ни одной империалистической стране.