III

   На Спасской башне пробило полдень. Зычные тяжелые удары один за одним монотонно прорезывали воздух, точно падали куда-то с высоты, расплываясь и тая над окрестными улицами и дворами, полными суеты.

   К этому времени на подворья стремятся всякие разносчики; скорым шагом проходят они по линиям с ящиком на ремне через плечо или с лотком на голове; все выкрикивают нараспев свои товары и, дорожа временем, останавливаются лишь на минуту, чтобы отпустить кому-нибудь горячих, пирогов, или рыбы, или мяса, и спешат дальше - к другим, громко предлагая каждый свое и на свой особый голос и лад:

   -- Горячая ветчина!

   -- Белужка малосольная!

   -- Кишки бараньи: с кашей, с огнем!

   Главным вниманием пользуется пирожник, молодой веселый парень с вздернутым, коротким носом; он громче и звонче всех кричит о своих пирогах еще издали, стараясь придать окрику непонятное балагурство.

   -- Спи... рогами! - слышится его удалой голос, соответствующий плутоватому, дерзкому и веселому его лицу.

   -- Ну-ка, цыкни пирожника, - говорит торговец, заслышав его приход, и магазинный мальчик бросается со всех ног за дверь.

   -- Цс! цс!.. Рогач!.. Рогач!., С чем нынче пироги?

   -- С луком-говядиной, с селедочными башками, с кашей с яйцами, с клубничным вареньем, - отчетливо и торопливо перечисляет пирожник, приподнимая над ящиком угол теплого одеяла, из-под которого клубится пахучий пар.

   Пробило полдень, и в лавку Синицына вошел священник о. Федор. Как всегда, он потянул носом воздух, пахнущий маслом и кипарисом, и похвалил:

   -- Благоухание-то какое!

   Затем поздоровался.

   -- В полночь враг человеческий приходит, а в полдень - друг человеческий, - пошутил он, взглядывая на стенные часы.

   -- Где пропадал-то? - спросил дедушка, накрывая газетой только что принесенные пироги.

   -- Не пропал - отыскался! - ответил Федор. - Это кому живется весело, тот пропадает, а нашего брата и могила не берет... В больнице лежал: думал в последний заштат выйти, - нет! выздоровел!

   -- Все ропщешь? - упрекнул дедушка.

   -- Возропщешь, Семен Никитич, когда пять дочерей и ни одной копейки! Впрочем, я это шучу. Я после болезни что-то веселым сделался, давно таким и не бывал. Хорошо похворать. Правда, хорошо: и в тепле полежал, и кормился как следует, и чаем поили - чего еще!

   -- А табачку небось не давали понюхать?

   -- Да. Этого не давали. Скучно тому без табаку, кто привык.

   Дедушка вынул из кармана серебряную табакерку, похлопал ее по стенкам, открыл и поднес Федору.

   -- Ну-ка, понюхай.

   Придерживая осторожно широкий отвисший рукав, Федор двумя пальцами взял щепоть табаку и сунул по очереди в обе ноздри.

   -- Ах, хорош табачок! - сказал он, улыбаясь. - Очень хорош!.. Скучно без него.., кто привык.

   -- А ведь ты похудел, батюшка!

   Федор вместо ответа провел ладонями себя по тощим бокам, по впалой груди и, помолчав, опять сказал:

   -- Ах, хорош табачок!

   Несмотря на сырую и холодную погоду, он пришел в легкой рясе и черной соломенной шляпе. Ряса, особенно на спине и плечах, выцвела, и трудно было понять - была ли она зеленая и теперь стала желтеть, или была желтая и начала зеленеть; внизу ее образовалась уже бахрома, а воротник был в нескольких местах заштопан. Под глазами у Федора, которые он все старался защуривать, синели болезненные полоски, и мохнатые брови над ними беспокойно подергивались; волосы его были жидки и редки, но непокорны и в беспорядке дыбились на темени, отчего и казалось, будто над головой у него стоит дым - как над вулканом; и это очень подтверждало отзыв о нем благочинного, который в клировых ведомостях, в графе о поведении, написал, когда Федора увольняли за штат: "Поведения он весьма тихого, но характера горячего, а в защите своих прав и доброго имени настойчив до самозабвения..." Последнее слово было даже подчеркнуто.

   -- Садись-ка да расскажи, - пригласил дедушка. - Вот пирожка не хочешь ли пожевать; не знаю только - которые с чем.

   Он снял с пирогов газету и опять сказал:

   -- Поешь. Тут был который-то с рыбой.

   -- С рыбой хорошо, - согласился Федор, беря и откусывая первый попавшийся пирог.

   -- Постой! Ты с вареньем взял.

   -- Ничего, я и с вареньем люблю, - сконфузился тот. - Хорошо тепленького проглотить... хорошо!.. Ну, вот и позавтракал; спасибо, - говорил он, вытирая сладкие губы.

   -- Возьми еще пирожок да чайком прихлебни.

   -- Спасибо. Не откажусь... Вот он и с рыбой попался.

   Солененькая рыбка... хорошо! Очень соленая... прелесть!

   -- Ну, - проговорил дедушка, раскалывая щипцами сахар на мелкие части, у нас без тебя нового было много, а хорошего - ничего: торговля плохая, товар наш из моды выходит; не только икону купить, а и в церковь лоб перекрестить не идет наша публика, вот до чего доучились.

   И ни бог и ни царь на них не потрафляют; все не по-ихнему! Крепостными хотят всех крестьян опять сделать... Нешто это терпимо!

   -- Не удастся им это! - горячо крикнул Яша из-за своей конторки. - Ни за что не допустим!

   Федор в недоумении раскрыл свои большие серые глаза и глядел то на дедушку, то на Яшу, отодвинув от себя даже стакан с чаем.

   -- Христос с вами! Кто же этого хочет? Никто не хочет!

   -- Студенты хотят! Ученые хотят!

   -- Крепостных желают, такие-сякие! - сердился дедушка, сжимая в кулак свою сухую, уже слабую руку. - Надо им показать... крепостных-то!

   -- Да что вы, миленькие мои! - пытался успокоить их Федор, начиная нервно гладить себя по бокам и груди. - С чего это вы так вдруг?

   Он встал, но опять сел.

   -- Что вы, что вы!.. И нет этого нигде, и быть этого не может, и сказал вам, должно быть, про это человек невоспитанный... худой человек!

   -- Вот кто сказал, - с удовольствием перебил старик, указывая на дверь, которую отворял Благодетель, входя в лавку. - Добро пожаловать, господин! А мы как раз об теперешних делах рассуждали.

   Федор поднялся со скамьи, нагнул немного голову в ответ на поклон Благодетеля и отошел в сторону, за большое распятие, стоявшее среди магазина, и оттуда глядел пристальным холодным взором на незнакомца.

   -- Очень рады вас видеть; садитесь, - говорил дедушка, указывая на освободившуюся скамью. - А его можете не стесняться, - кивнул он на Федора, - это свой человек и старинный приятель.

   -- Духовные лица чрезвычайно желательны и должны быть украшением нашего дела. И во многом они нам будут полезны... Кланяюсь вам, батюшка.

   -- И я вам кланяюсь, - просто ответил Федор, не выходя из-за распятия.

   Все помолчали.

   -- Знаете князя Сардинина? - спросил Благодетель.

   -- Как не знать: известный князь.

   -- А вы знаете, что он обещал нам тысячу рублей на расходы? Он очень сочувствует нам и советует собраться да решить - как и что. Сегодня вечером, в восемь часов, пожалуйте в здешний трактир; там мы все и устроим. Комнату я уже взял.

   -- Дедушка, надо пойти! - вызвался Яша.

   -- Непременно идите. И вы, Семен Никитич, пожалуйте.

   Может приехать и сам князь! - с таинственной важностью сообщил Благодетель.

   -- А кто да кто будет?

   -- Красавицын придет - родственник ваш; соседи ваши будут, брандмейстер один... Хоругвеносцы хотели прийти... Народу человек тридцать соберется. А в следующий раз всех позовем; а у нас теперь - тысячи!.. Не угодно ли, батюшка, и вам пожаловать? - обратился он к Федору.

   Но тот отвечал по-прежнему сухо и холодно:

   -- Я вина не пью.

   -- Какого вина? - удивился Благодетель.

   -- Никакого.

   -- Да ведь у нас будет собрание; деловое собрание. Патриотическое!.. Никто про вино и не думает.

   -- Извиняюсь. А мне показалось, будто зовете вы нас попировать на княжеские деньги. Значит, я не так понял.

   После болезни я вообще что-то стал непонятлив. Да и в больнице у нас случай был: тоже одного молодого человека на собрание пригласили, очень серьезное собрание, вот как у вас. А наутро оказались все пьяные и в непотребном доме... После этого молодой человек и в больницу попал...