Два моста в Витебске были взорваны, а третий оккупанты охраняли даже тогда, когда к центру города прорвались два наших батальона. Остатки фашистского гарнизона еще сопротивлялись, и мост нужен был им для отхода. Но под опоры вражеские подрывники уже заложили две тонны взрывчатки.

Уличные бои достигли высочайшего накала. У набережной над самым высоким зданием ветер развернул алое полотнище. Это коммунист сержант Милешкин дал знать, где находятся бойцы его отделения. Увидев стяг, старший сержант Блохин скомандовал своим саперам:

— За мной, братцы!

Саперы прорвались к мосту. Там пылал костер, зажженный подрывниками. Но Блохин заметил шнур, тянувшийся к опорам моста.

— На мост! Тушить пожар! — крикнул он своему помощнику Кузинову.

А сам кинулся в воду, подплыл к детонирующему шнуру и перерезал его. Пожар на мосту успели потушить. Дорога пехоте на другой берег была открыта.

Наступление продолжалось. Саперы Блохина торопили пехоту:

— Ходу, братцы, ходу!..

Завершая летнюю кампанию, 39-я по-прежнему воевала двумя корпусами, но 84-й, ушедший на 1-й Прибалтийский фронт, был заменен 113-м стрелковым корпусом генерал-майора Н. Н. Олешева.

Мы приближались к Восточной Пруссии, и противник заметно усиливал сопротивление.

По всему чувствовалось: победа не за горами. Но перед последними, решающими сражениями особенно нетерпимы были благодушие и беспечность. А потому мы не упускали случая лишний раз напомнить солдатам и офицерам: впереди граница, где Гитлер начал войну. Враг смертельно ранен и потому вдвойне опасен. Добить его надо любой ценой. Шире шаг, крепче удар! Этого требует от нас Родина.

После Витебской операции мы двигались на запад во втором эшелоне 3-го Белорусского фронта, и боевые действия начали уже в Литве.

Генерал-майор М. К. Пашковский, начальник тыла армии, растерянно доложил мне по телефону:

— Появился тут какой-то паренек. Фамилия его Людников. Называет себя вашим сыном.

— Как зовут?

— Толей…

Через час на мой командный пункт привезли старшего сына. Последний раз я видел семью два года назад. Толька здорово подрос за это время. Не по возрасту высокий, он в шестнадцать лет мог сойти за любого солдата из гвардейского комсомольского корпуса, что прибыл к нам под Витебском. Убедившись, что дома все в порядке (жена и младший сынишка, тринадцатилетний Валька, жили в то время в Тбилиси), я спросил Анатолия:

— Зачем, сынок, приехал?

— Воевать.

— Это тебе еще не положено по закону… Погостишь у меня несколько дней…

— Домой не поеду! — решительно сказал он. — И возраст тут ни при чем. Я знаю одного человека… Он в пятнадцать лет стал добровольцем шахтерского отряда. А почему его сыну в шестнадцать?..

— Ладно, дипломат… Сдаюсь. Пойдешь в полк… А пока ложись спать.

Толька притомился в дороге и быстро заснул. Глядел я на спящего сына и вспоминал свое детство, те «шестнадцать мальчишеских лет», когда мы уже были воинами, красногвардейцами, защитниками Октября.

Память возвращала меня к далекому прошлому…