СУД СОВЕСТИ

Разные бывают встречи в жизни. Иную забудешь тотчас, а другая поживет какое-то время и погаснет, словно ее и не было. Но зато выдастся иногда такая, что врежется в память на всю жизнь, будто шрам от сабельного удара.

…Дело было давно, четверть века назад.

Первая встреча с Селиверстовым случилась у меня в необычной обстановке, на территории, оккупированной фашистами.

Со своим другом Ефремом мы всю ночь были в разведке, а поутру я собрался уходить в отряд. Ефрем остался. Прошел слух, что ожидается новая часть фашистов, надо было узнать о ней поподробнее.

Оврагами, кустарником я пробирался в сторону реки Неруса, за которой лежали Брянские леса. День был хмурый, тяжело и низко ползли тучи в сторону леса и лениво кропили землю мелким дождем. Всхолмленные поля с редкими кулигами осинника выглядели пустынно. На протяжении двухчасового пути я даже издали не увидел человека.

Чтобы попасть на левый берег Нерусы, мне предстояло пройти через мост у деревни Глинищи. Обычно днем мы избегали открыто бывать в селах, но на этот раз я решил заглянуть в село. Да, правду сказать, и голод понуждал меня зайти в крайнюю избу — может, удастся чем-нибудь разжиться. Я знал, что в Глинищах жил староста, при нем — небольшая группа полицейских. Они держались тихо, боялись партизан. Так что я шел спокойно, но, конечно, с предосторожностями.

Незаметно, прибрежным ольховником подошел к крайней избе, держа наготове автомат. Из трубы шел густой дым и по сырой тесовой кровле сползал вниз, на землю.

Без стука и разрешения я вошел в избу и поздоровался с женщиной, встретившейся у порога. Не ответив на приветствие, она попятилась к кровати, на которой лежал мужчина. Казалось, женщина хотела заслонить его, защитить…

— Почему хозяин долго спит? — спросил я, чтобы прервать молчание.

— Инвалид он, больной, — холодно ответила женщина. — А ты кто такой будешь?

— Партизан, — ответил я напрямик, пристально наблюдая за мужчиной.

— От наказание! — воскликнула женщина. — Как партизан, так к нашему дому прется! Не миновать нам петли через вашего брата.

— А ты молчи, — вдруг простуженным басом оборвал ее мужчина. — Не твоего это ума дело.

— Что молчать-то? Говорю тебе, повесят нас из-за них, за связь с партизанами.

Опасения женщины были обоснованны, я чувствовал правоту ее слов.

— Есть, поди, хочешь? — спросила она все тем же сердитым тоном.

— Не прошу, — сдержанно ответил я.

— То-то вот, не просишь, — недовольно отозвалась она. — Тогда ради чего заявился? Шел бы вон к соседям.

— А ты, браток, не слушай дуру бабу, — добродушно посоветовал мне хозяин. — И на меня не смотри подозрительно. Я инвалид, безногий. — Он откинул одеяло и показал тупой обрубок ноги.

— Я давно говорю ему, — опять начала женщина, — надо переехать нам в другой дом. Половина изб пустует, любую занимай. Узнают немцы, что к нам то и дело ходят партизаны, пристрелят.

— Не слушай ее глупых речей, — повторил свой совет хозяин. Свесив с кровати ногу, негромко, но властно приказал: — Покорми человека.

Я стал отказываться. Но вдруг заметил, что по лицу хозяина скользнула страдальческая гримаса Он осуждающе посмотрел на жену.

— Не сердись на нее, — попросил хозяин. — Смерти боится баба. Сам знаешь, как лютует немец.

Хозяйка молча поставила на стол горшок молока, нарезала ржаного хлеба и, неожиданно смягчившись, тоже стала просить:

— Не гребуй нашим хлебом-солью. Прости на глупом слове.

Я сел за стол и вдруг увидел в окно мужчину, идущего через улицу к соседнему дому. Одной рукой он вел за повод лошадь, в другой нес полное ведро воды. У него была широкая светлая борода с рыжеватым оттенком. Твердая, упругая походка, однако, была совсем не стариковская.

— Что за человек?

— Сосед, — равнодушно ответил хозяин, глянув в окно.

— Не полицейский?

— Нет, сапожным делом занимается.

— Как фамилия?

— Михайлой зовут, а фамилии не знаем. Нездешний он. Из окружения зимой вышел, да и прижился. Кто-то сказывал, будто командиром был в Красной Армии.

— Женился, наверное? — спросил я.

— Какая женитьба? Пристроился к солдатке и пасется у нее на добрых харчах.

Человек заинтересовал меня. Я решил выяснить, кто он такой. К сапожнику и повод был зайти: сапог поправить.

Михайло встретил меня сдержанно, настороженно.

— Небольшое дело есть, — обратился я.

— Слушаю вас, — коротко, по-военному ответил он, косясь на мой автомат.

— Каблук оторвался у сапога. Не поможете?

— Это можно, отчего не поправить. Дело мастера боится.

Он, видимо, овладел собой, и теперь в его речи звучала наигранная певучесть.

В избе было тепло и уютно, от большой русской печи шел вкусный запах мясных щей. Кровать с горой взбитых подушек аккуратно убрана. Все это дело рук женщины. Но ее самой не было видно в доме. Только на печке лежал глубокий старик. Он часто позевывал, крестил рот и равнодушно смотрел на меня выцветшими глазами.

Низкий стол, заваленный обрывками кож, гвоздями, колодками, стоял около окна. Я снял сапог. Михайло принялся за дело. Он не спрашивал меня, кто я такой, откуда появился. Мы разговаривали о погоде, о разных пустяках. Но беседа шла натянуто. Казалось, Михайло и сам догадывался, что говорить нам надо не о погоде.

— Вы окруженец? — спросил я неожиданно.

У сапожника даже молоток выпал из рук. Он с тоской взглянул мне в глаза и глухо ответил:

— Да, окруженец.

Мы долго молчали. Было слышно, как жужжали в кухне мухи.

— А почему вас это заинтересовало? — спросил наконец сапожник.

— А сами вы не догадываетесь?

Михайло не ответил. С преувеличенной силой колотил молотком по каблуку, видимо, соображая, что сказать гостю.

В это время я увидел, что из чулана за мной наблюдают два тревожных глаза.

— Что вы мне предлагаете? — без обиняков спросил сапожник.

— Во-первых, — ответил я, — следовало бы вам вступить в партизанский отряд. Во-вторых, побриться. Партизаны подозрительно смотрят на молодых бородачей.

Из чулана вышла молодуха и, на ходу набрасывая на плечи одежду, направилась к двери.

— Скажите ей, чтобы она подождала, пока я не уйду, — тихо потребовал я.

— Феня, вернись! — крикнул Михайло.

— Что. разве я под арестом? — вызывающе спросила женщина, держась за скобу двери.

— Вернись, тебе говорят! — крикнул с раздражением Михайло.

Она молча вернулась.

— А кем вы меня поставите? — спросил Михайло, стараясь придать вопросу шутливую интонацию.

— Рядовым.

— Это командира-то? — опять шутливо.

Я не ответил, а он задумался. Спустя некоторое время, подавая готовый сапог, спросил:

— А если я не пойду к вам?

Я неторопливо навернул портянку, надел сапог, поблагодарил мастера, а уж потом ответил:

— Не пойдете — расстреляем.

— Но ведь я ранен! — он показал на шрам, рассекающий бровь. — И под лопаткой сидит осколок.

— Ранение зажило, пора в строй, — сказал я. — Иначе это похоже на дезертирство.

— Сурово вы разговариваете, — не с упреком, как-то задумчиво проговорил сапожник.

Михайло поднялся с табуретки и, открыто взглянув мне в лицо, сказал:

— Я все понял. Но дайте подумать. Можно?

Собравшись уходить, я вспомнил про лошадь.

— Знаете что, — обратился я к сапожнику. — Мне надо срочно в отряд. Одолжите вашу лошадь.

Женщина, неотступно следившая за нашим разговором, услышав про лошадь, мгновенно вылетела из чулана, словно ее кто вышиб оттуда.

— Зачем тебе наша лошадь? Мы за нее деньги платили!

Сапожник молча метнул в нее взглядом, и она тотчас скрылась за дверью. Видно, Михайло обладал сильным характером.

— Я вам дам лошадь, но с условием…

— Вы находите удобным ставить мне условия?

— Тогда — просьба, — поправился он. — Доедете к себе, отпустите ее. Она придет сама. Хозяин лошади вон на печке.

Я обещал отпустить его коня.

Мне казалось, что Михайло непременно придет к партизанам. Увы, это предположение не оправдалось. Мы встретились с ним снова, но уже не в Глинищах, а в селе Болотное, что в западной части Брянской области.

Была глубокая осень. Наши войска гнали фашистов на запад. Партизаны выходили из лесов, шумно и радостно встречали воинов. Нередко целые отряды спешно переодевались в форму и вливались в регулярные войска Советской Армии.