Длинная цепь медленно продвигалась, мелькая среди деревьев. Сохраняя силы, отряд делал частые привалы. Остановится командир впереди колонны, отойдет в сторону, сделает знак рукой, и уставшие бойцы с размаху падают в сухой рыхлый снег.

Отряд вышел из леса, когда наступили сумерки. Теперь лыжники пошли в три следа, чтобы собрать растянувшуюся колонну. Чем дальше, тем осторожнее, приглушеннее разговор. В полуверсте от Козыревки сделали привал. К полуночи появилась ущербленная луна, и на снежное поле лег холодный, тусклый свет. На равнине обозначилось большое село, опоясанное черным кольцом садов.

Пока партизаны отдыхали, из села возвратились разведчики. Основные силы оккупантов — солдаты, младшие офицеры — размещены в здании колхозного клуба. Там — часовой.

С кряхтеньем, тяжело поднимались из снега партизаны. Разминались, отряхивали снег, поправляли одежду, проверяли оружие.

Разведчики установили, что офицеры жили отдельно от солдат в пятистенном доме. Хозяева этого дома живут в конюшне. К дому офицеров направился с группой бойцов комиссар. А Громов повел отряд к клубу, где размещались главные силы карателей.

Командир остановился в саду, возле клуба, долго смотрел на здание, прислушиваясь, потом тихо сказал связному:

— Лукояна позовите ко мне.

Через несколько минут около Громова появилась нескладная фигура а серой шинели и военной фуражке, к которой были пришиты овчинные уши.

— Часового надо убрать, Лукоян.

— Где он стоит? — простодушно спросил пришедший, заслоняя рот варежкой.

Лука Режин пользовался репутацией особой — бывший помощник паровозного машиниста, апатичный, всегда хмурый и в то же время стеснительный, он пришел в отряд зимой, измученный долгими поисками выхода из окружения. Больной, заросший густой бородой боец случайно набрел на партизан.

— Как зовут тебя? — спросил комиссар.

— Лукоян Режин, — ответил тот, подавая красноармейскую книжку.

Комиссар посмотрел книжку и, возвращая ее, сказал, улыбаясь:

— Не Лукоян, а Лука.

— Это по книжке. А правильно будет — Лукоян, — уверенно возразил солдат.

Так и остался он в отряде Лукояном. Вот этому-то человеку командир и поручил теперь снять часового.

Немец дежурил у парадного входа. Он то и дело прогуливался, постукивал каблуками, согревая ноги. Иногда он делал резкие проминки, держа автомат на плече.

Лукоян стоял за углом, не шевелясь, точно каменный, терпеливо дожидался своей минуты. Фашист несколько раз отходил от двери и поспешно поворачивал обратно. Наконец Лукоян выбрал момент, сделал прыжок, подмял часового, зажав ему рот рукавом шинели. Но фашист успел крикнуть, из окон начали выскакивать солдаты с автоматами и пулеметами.

Услышав крики, Громов двинул отряд, чтобы окружить помещение. В это время раздалось несколько автоматных очередей, из-за угла блеснули прерывающиеся огоньки — станковый пулемет ударил первой очередью по саду.

Внезапное нападение не удалось. Отряд остановился, зарываясь в снег. Началась яростная перестрелка. Партизаны не могли поднять головы.

Если днем еще можно было бы вести из винтовок прицельную стрельбу по врагу, то ночью вся сила в густоте огня. У партизан не было автоматов, и они прижались к земле. Громов еще не знал о потерях отряда, но знал, что они значительны, потому что первые выстрелы пулемета угодили в гущу поднявшихся партизан.

Перестрелка затянулась. Когда огонь несколько стих, Громов решил еще раз поднять отряд в атаку. И только бойцы бросились вперед, заработали вражеские автоматы, а из-за угла раздался рокот двух пулеметных стволов. Лукоян метнул гранаты, и пулеметы умолкли.

Но атака не удалась. Отряд оказался в тяжелом положении. Приближение утра ничего хорошего не сулило отряду. Необходимо было принимать решение. Но какое? Отступить? От этой мысли Громов весь передернулся.

Он послал два взвода в обход, чтобы, окружив здание, одновременно броситься врукопашную. Другого выхода Громов не видел.

Ночь была на исходе.

В минуты затишья где-то поблизости раздавались выстрелы. Вероятно, группа комиссара вела бой с офицерами. Фигуры партизан уже начали мелькать около домов. Их заметили и немцы, сделавшие снова несколько выстрелов.

С рассветом партизаны увидели, что фашисты вдруг поспешно начали отходить. Отстреливаясь, они отступали в конец села, а затем по широкому заснеженному тракту уходили в сторону города Суземка.

Послав группу на помощь комиссару, Громов собрал отряд около клуба.

На конюшне фашисты оставили лошадей. Громов послал людей запрягать подводы, а сам отправился к амбару. По пути его догнал комиссар Кошелев, в расстегнутой шубе, с усталым, но возбужденным лицом.

— Уцелел только один офицер с ординарцем, — не то с досадой, не то с сожалением сказал комиссар. — Отстреливались долго, проклятые. А к рассвету начали удирать.

В Козыревке оказалось много пшеницы. Здесь у фашистов был перевалочный пункт, отсюда они отправляли его на железнодорожную станцию. В запасе было только зерно, муки не оказалось.

— Не беда, — говорил старшина Соротокин, — кашу будем варить. Ветряные мельницы пустим в ход. Еще пшеничных пирогов напечем!

Старшина быстро погрузил на подводы зерно, разделанные туши говядины. Несколько голов скота забрали живьем.

— Жирное мясо, — радовался Соротокин. — Небось ребятам наладим хороший харч. Теперь заживем!

Никто не выходил из домов. Перепуганные люди сидели в домах и с тревогой прислушивались. Но когда узнали, что партизаны выгнали фашистов, — вся деревня хлынула на улицу. Крики радости, шум, слезы.

К сумеркам отряд возвратился в лагерь. Уставшие бойцы наскоро поели сытного кулеша, которым их угостил расторопный старшина, специально выехавший из Козыревки пораньше. Тарас пластом лег на нары и тотчас заснул крепким сном. Дежурному по караулу, вошедшему в землянку около полуночи, стоило немалого труда, чтобы разбудить его. Он сначала дергал его за ногу, потом принялся теребить за волосы. Тарас бессмысленно смотрел на дежурного, не мигая, затем камнем падал вниз лицом на соломенную подушку и тянул на голову полушубок.

— Да очнись ты, Тарас. Вызывают тебя!

Лишь после того, как дежурный сильно натер ему уши, Тарас вскочил на ноги.

В лесу было тихо. Шагнув из двери, Тарас на мгновенье остановился, чтобы осмотреться. Но дежурный взял его за руку и повел за собой — давай, мол, быстрее.

Небольшая землянка, где по ночам находился начальник караула, была освещена коптилкой. Дежурный открыл дверь, пропустил Тараса и закрыл ее. Переступив порог, Тарас остановился от неожиданности. У окошка, близ лампы, стояла девушка. На ней все было белое: шерстяной платок, шуба, фланелевые лыжные шаровары. И только поперек носков белых валенок, на которых еще не растаял снег, чернели узкие полоски — след лыжных ремней. Щеки ее горели ярким румянцем. Увидев Тараса, она улыбнулась, и в глазах ее блеснули слезы.

— Катя! — в удивлении произнес Тарас.

— Я боялась за тебя, Тарас. Знала, что вы сегодня в бою. Все думала: жив ли?

Тарас слушал молча, смущенный и обрадованный.

— Зачем ты с папой поссорился? Не делай этого больше, прошу тебя.

Девушка с тоской смотрела на Тараса, а он вдруг нахмурился. Катя опять заговорила, зовя Тараса в Дятлово, в свой родной отряд.

— Никакой он не командир, твой отец, — сердито проговорил Тарас. — Да и отряд ваш фальшивый. Трусы в нем собрались и обжоры. Вот сегодня у нас погибло в бою десять человек, еще больше раненых. А если бы ваши с пулеметами помогли, не было бы этого.

— Так много погибло? — с удивлением спросила Катя, широко раскрыв глаза. Помолчав, она добавила: — А у нас за всю зиму ни одного не погибло.

— То-то и оно, — ответил Тарас. — Ваши-то все целы. Отсиживаются в деревне. Они не партизаны, а дезертиры, от войны скрываются.

…Длинна зимняя ночь. Ни звука в лесу. Одетые узором инея, молчаливо стоят сосны, среди них, занесенные глубоким снегом, притаились партизанские землянки.

Всю ночь дежурный не заглядывал в караулку, чтобы не беспокоить влюбленных. И только утром, когда совсем рассвело, он подошел к землянке, долго обстукивал снег с валенок, а уже потом осторожно открыл дверь. Тарас и Катя сидели за столом у дымящегося чайника.