Это, сделанная наспех, его собственная версия карты сокровищ. В ее центре: автопортрет, выполненный шариковой ручкой, по большей части напоминающий рисунок от руки ребенка — рожица с каракулями в виде бакенбардов и завитушками, в качестве бороды. Но как бы ни было плохо нарисовано (чего уж скрывать, так оно и есть), в этом рисунке присутствует что-то такое милое, что-то такое абсолютно трогательное и не дебильное, отчего я поверить не могу, что мне никогда даже в голову не приходило, что Мик способен на нечто особенное. Ох вы, маловеры. Я помню разговор, который у нас с Кару состоялся в «Отраве», еще до того, как я узнала его имя, когда я гадала, каковы шансы, что он не пустышка. Как будто могли быть сомнения! Он просто-таки излучает «не-пустышечность». Я просто боялась в это поверить — или боялась, что какой-то девушке уже очень повезло с его «не-пустышечностью».

Которая, видимо, отсутствует в данный момент — потому что он сыграл в мою игру сегодняшним вечером, а теперь... он приглашает меня сыграть в его игру.

Объятия марионеток приобретают новый смысл, а мои щеки бросает в жар. Это было послание? А разве нет? На карте, в облачке, исходящем из нарисованных губ, тоже послание и оно гласит:

Дьяволов поток, 20 минут.

P . S . иди медленно

И еще прилагается карта Кампы, нарисованная тяп-ляп, но я не вижу никаких обозначений Х. Дьяволов поток не очень длинный, но расстояния хватает, чтобы точное обозначение конечного пункта пришлось весьма кстати. И для чего понадобились двадцать минут? Что он задумал?

Интригующе...

Мой сотовый принялся соперничать за мое внимание. Это сообщение от Кару, всего одна строчка: Эй ? Су с ???

У меня немного дрожат пальцы от нервного трепета, когда я пишу ей ответ: Ты гений и моя спасительница. ЗДЕСЬ ЗАПИСКА! <3 <3

Никогда в своей жизни не отправляла никому «сердечка». Это по части кокетливых девиц. Кару, наверное, думает, что мой сотовый украл (а возможно, и мое тело), какой-нибудь страдающий от безответной любви пришелец. Как бы там ни было, я отправляю ей сообщение.

И вот, что приходит в ответ : ...кто это??

Я: Не смей издеваться надо мной.

Кару: Ты там часом не собираешься коллекционировать камушки в форме сердечек или типа того, а? Потому что , возможно , нам придется пересмотреть нашу дружбу.

У меня есть немного времени, которое требуется убить, прежде чем истекут загадочные двадцать минут, поэтому я звоню ей — короче, не пишу дурацкое сообщение (порой нелепо, до чего много требуется времени, чтобы набрать номер и что-то там наговорить, вместо того, чтобы просто напечатать на албанском) — и решительно ее заверяю, что нет никаких камней в виде сердечек в моей будущей коллекции.

— Пальцы, — говорю я, вспоминая о предполагаемом сувенире моего деда, доставшемся ему от голема. — Я собираюсь в качестве трофеев забирать себе по пальцу со всех своих парней, начиная с нынешнего момента ,— и даже если Кару и догадывается, что количество «всех моих парней» равно нулю, то виду не подает.

— Так-то лучше, — говорит она.

Так приятно слышать ее голос. Она рассказывает, что дальнейшая ее дорога лежит в Пакистан. Пакистан! Я вываливаю на нее всяческие невежественные предупреждения, в которых она не нуждается, например, как носить паранджу и не танцевать никаких сексуальных танцев в общественных местах, а она пытается вернуться к разговору обо мне и Мике.

Я & Мик.

Я никогда прежде не была частью предложения с союзом "&". Никогда никаких «мы», или «нас», но к тому времени, как я вешаю трубку и начинаю идти (медленно, как и было предписано) в направлении Дьяволова потока, то чувствую себя очень хорошо, оценивая свои шансы в этом плане. Возможно, оно окажется моим величайшим заблуждением, но это чувство несет меня, словно по воде, и в мгновение ока я приближаюсь к мостику в конце улицы Велкопреворск, гадая, куда двигаться дальше. И вот, именно в этот момент, я слышу ее.

Музыку.

Скрипка. Живая и настоящая. И мелодия плывет вместе со снегом по воздуху. Это маленькая ночная серенада, которую я слышала уже столько раз, но даже представить себе не могла до нынешнего мгновения, что она может быть такой... приземленной. «О да, Моцарт — гений! А что на десерт?» Но слышать ее вот так, на улице, в сумерках, стоя под снегом, когда она предназначалась только мне... серенада мысленно переродилась для меня, став возвышенным творением, каковым всегда и являлась. Ее анданте, мягче и приятнее, чем аллегро, и она просто... я даже не могу объяснить это словами...

Пространство вокруг меня, сверху (уходящее вверх, в ночное небо, с кружащим в воздухе снегопадом) оживает, становясь живым существом. Музыкой. Закрой глаза и сразу представляется, будто расцветает розовый куст, как в стремительном танце растут его побеги, и раскрываются бутоны в узоре, переплетаясь и завиваясь, появляясь и исчезая.

Закройте глаза, и музыка раскрасит всевозможными красками и причудливыми орнаментами темноту внутри вас.

Музыка тянет меня вперед, будто протянув руку, увлекает за собой. Мик там, по другую ее сторону, где-то, еще не увиденный мной, его музыка ведет меня прямо к нему, и я так благодарна в эту самую минуту, что он оказался ни каким-то обычным человеком, в которого я влюбилась, и даже не обычным музыкантом, а именно скрипачом.

Как только я ступаю на мост, то вижу его. Рядом с мостом есть мельничное колесо — милое такое мельничное деревянное колесо, рядом с которым фотографируется любой турист в Праге, — и Мик стоит на пирсе рядом с ним, едва ли дальше, чем в десяти футах от меня. Хотя между нами стена, бетон с железной оградкой сверху, и моей миниатюрности придется встать на цыпочки, чтобы можно было хоть что-нибудь разглядеть через решетку. Его голова, увенчанная вязаной шапочкой, склонена над скрипкой. Поза его свободна и движения плавны, он краснеет от напряжения и созидания, и ничто и никогда не было столь удивительным, как этот идеальный звук — результат изящных преднамеренных взмахов смычком в руке этого красивого парня.

Я не единственная, кого привлекла музыка. Моцарта останавливались послушать и случайные прохожие. Открылись даже ставни на некоторых окнах в домах над каналом, и на минуту все застыли, подавшись вперед и наблюдая этот чудесный вид: Мик на мельничном пирсе, играет Моцарта для снега.

Нет, не для снега. Для меня.

Маленькая ночная серенада — тринадцатая серенада Моцарта. Серенада.

Народ, мне кажется, что здесь важно обозначить, что серенадили мне. На фоне арок Карлового моста, его призрачных фонарных столбов. Канала, черного и блестящего, и ночь как бы говорила: «Ну да. Все в мире чудо».

Именно так, Пикассо. Именно так.

— Извините, — говорю я паре, которая останавливается неподалеку, склонившись друг к другу, так что пар от их дыхания сливается в единое облако. — Не могли бы вы меня подсадить? — Я показываю на стену. Она высокая, с острыми железными наконечниками — препятствием, которое может помешать тому, что я собираюсь сделать, но пара не прикладывает никаких усилий, чтобы отговорить меня. Они улыбаются, будто им одним ведом какой-то секрет, и парень складывает руки наподобие стремени, а я, сделав шаг, взмываю вверх. И в этот момент Мик поднимает глаза, как раз тогда, когда я начинаю балансировать на стене.

Наши глаза встречаются и вся эта суета с охотой за сокровищем, беготней туда-сюда по мосту и прятками за надгробиями, сводятся к этому мгновению.

Когда наши глаза встречаются.

И... ощущения такие, словно всю свою жизнь я была той самой башней, стоящей на краю океана ради какой-то непонятной цели, и только теперь, по прошествии почти восемнадцати лет, появился кто-то, догадавшийся щелкнуть выключателем, обнаружив тем самым, что я никакая не башня. Я — маяк. Это напоминает пробуждение. Я источник света. Я никогда не предполагала, что могу излучать тепло и свет. Черт. Если музыка вызвала внешние изменения, есть же и внутренние.